На минувшей неделе в Екатеринбург приезжал Марат Гельман – человек, который старается сделать из соседней Перми новую культурную столицу России. Мы воспользовались возможностью и позвали Марата Александровича на разговорный вечер «Правда жизни» (эти вечера проходят в екатеринбургском кафе «Правда» при медиаподдержке «URA.Ru»). Гельман пришел и рассказал: почему именно Пермь стала полигоном для его проекта, чем хорош губернатор Чиркунов и какой глава региона нужен Свердловской области, что за шанс есть у Екатеринбурга, как можно зарабатывать на современном искусстве. И еще много всего интересного. Читайте расшифровку, смотрите фотографии и видеоролики.

Дмитрий Колезев: Добрый вечер, кафе «Правда», это проект «Правда жизни». Мы – журналисты «URA.Ru», меня зовут Дмитрий Колезев, это – Михаил Вьюгин. Как всегда после мероприятия – распечатки, фото и видео на сайте «URA.Ru»,и в блогах, на «Geometria.Ru» и т.п.

 

Михаил Вьюгин: Добрый вечер. […] Первый наш гость сегодня – галерист, политтехнолог, человек, который сейчас превращает соседнюю Пермь в настоящую столицу России. Не в первую, не во вторую, не в третью и не в пятую, а в культурную столицу. Это Марат Гельман. Поприветствуем его… Марат Александрович, как и положено, выходит не сразу.

 

Колезев: Присаживайтесь. Марат Александрович, как я понимаю, вы уже два дня провели в Екатеринбурге. А до этого очень много времени провели в Перми. Давайте попробуем сейчас сравнить эти два нестоличных города. Чем Пермь похожа на Екатеринбург? В чем отличия? Возможен ли такой проект, какой вы делаете в Перми, например, в Екатеринбурге? Или у Перми есть какие-то уникальные особенности, которые позволяют именно там реализовать такой проект?

 

Марат Гельман: Я в начале хочу несколько корректировочек внести. В прошлом галерист. В прошлом политтехнолог. Директор музея и галерист – это две разные профессии. Как адвокат и прокурор примерно.

 

 

Колезев: То есть, теперь вы почти государственный служащий. Директор государственного музея.

 

Гельман: Да, но не только. По крайней мере, точно не галерист и не политтехнолог. Что касается вопроса, то сравнивать города очень сложно. Если ставить вопрос так впрямую: можно ли сделать в Екатеринбурге то же самое, что в Перми, то я бы ответил: нельзя. Потому что это нишевая стратегия. Есть две стратегии. Первая – так называемая стратегия развития. Где-то что-то попробовали, получилось, написали методичку, раздали губернаторам – и все действуют.

 

Колезев: Как у нас и делается обычно.

 

Гельман: Да. А стратегия занятия некой ниши, например ниши культурной столицы, отличается тем, что тот ресурс, который находится в нише, просто захватывается. Он не вырабатывается, а захватывается. И следующим уже придется его отбирать. Поэтому правильнее ставить вопрос – может ли Екатеринбург отобрать этот статус? А не повторить это. Я думаю, что нет. Город мне нравится, все нравится. Но я достаточно хорошо понимаю, кто такой Россель, и думаю, что…

Вьюгин: Но он же не надолго. Неделя, говорят, осталась?

Гельман: А следующий губернатор будет годик разбираться. Потом годик думать. И еще неизвестно, что из этого получится. Екатеринбургу anyway, в любом случае надо искать другую нишу, в том случае если ему повезет с новым губернатором.

Вьюгин: А какую нишу вы предложили бы нашему городу?

Гельман: Есть идея. Но проблема такая. Где-то в 1994 году я создал с Глебом Павловским Фонд эффективной политики. Ушел оттуда в 2002, то есть восемь лет я занимался консультированием. И я могу сказать, что совет, который дан в неправильном месте, в неправильное время, при неправильных обстоятельствах, никому никогда не принес пользы. У меня появилась сегодня идея касательно Екатеринбурга, но я бы не хотел ее вот так высказывать. Понятно, что она должна естественно ложиться на какие-то существующие условия. Я думаю, что есть такой шанс.

 

Колезев: Если бы Екатеринбург вас попросил позаниматься им, дать ему совет, вы бы согласились? Или вы ответите, что ваша единственная любовь – это Пермь, а Екатеринбургом пусть занимается другой человек?

Гельман: Немножко по-другому. Два месяца назад я дал согласие войти в Общественную палату при том условии, что некоторая моя программа будет, как минимум, воспринята руководством страны. Она касается, в принципе, процесса, связанного с тем, что либо России не будет, либо жизнь будет везде – а не только в Москве и Санкт-Петербурге. Я не то что бы согласился поработать – я, можно сказать, навязываюсь власти в качестве такого человека, который знает, как возродить Россию вне рамок МКАДа.

Вьюгин: Вы же из ФЭПа. Вы – тот человек, который сформировал нынешнюю архитектуру власти, империю. А в империи вся жизнь, как известно, - в столице. О какой жизни по всей стране вы говорите, разве возможно обратное движение?

Гельман: Это две мои ипостаси, искусство и политика. В искусстве это был я. То, что происходило в галерее Марата Гельмана, каждая выставка - я готов за это отвечать, это был мой выбор, это была реализация моего представления о том, что такое хорошее искусство, а что такое плохое искусство. В политике я выполнял роль слуги. Это сродни адвокату. Адвокат никогда не идентифицирует себя с клиентом, и я никогда не идентифицировал себя с теми политиками, с которыми я работал. Я выполнял профессиональную работу. Представьте, что в этом кафе обедал бы Зюганов. Считали бы вы себя ангажированными коммунистами? Нет, вы просто готовили ему еду, ему понравилось. Точно так же вы могли готовить еду Ельцину, Миронову, кому угодно.

 

Вьюгин: Мы бы говорили «мы кормим коммунистов, знайте об этом!»

Гельман: Я немного по-другому к этому отношусь. Я всегда старался сохранить некую дистанцию. Сейчас немножко другая ситуация. Мне кажется, что я нахожусь в своей тарелке. Я все равно решаю задачи искусства. Я просто пытаюсь продать власти некую услугу от искусства, при том, чтобы власть давала искусству больше ресурсов и возможностей.

Колезев: Нет ли в вашей нынешней деятельности некоего компромисса? Я вижу две ипостаси. С одной стороны, это человек, который помогает государственной власти. С другой, это человек искусства. Вот государственный человек, он как-то человека искусства душит? Как это происходит? Приходится ли от чего-то отказываться?

Гельман: Скорее да, чем нет. Мы недавно обсуждали такую идею, что в принципе ты должен быть адекватен контексту, в котором ты находишься. Я адекватен контексту. Галерея Гельмана – это моя приватная площадка, и там делаю то, что я сам считаю возможным. В городе, наверное, не совсем так. Во многом это касается меня лично. Я, например, не хожу в Перми в стрип-клубы. Просто потому что я известный человек, и зачем…

 

Колезев: А в Москве ходите?

Гельман: Хожу, да (смеется).

Колезев: А в Екатеринбурге?

Гельман: Нет, в Екатеринбурге был очень коротко.

Колезев: Это минус организаторам вашего визита!

Гельман: Думаю, что да. Они вообще плохо все организовали. В общем, ограничения есть, но это скорее ограничения личные, а не ограничения для искусства, которое я показываю.

Вьюгин: У нас есть вопрос в зале. Или нет вопроса? Испугались.

 

Колезев: Пока испугались, я еще спрошу. Как я понимаю, идея «Пермского проекта» подразумевает процесс, может быть, культурной миграции. Переезд или, по крайней, приезд деятелей культуры в Пермь. Сначала на время, а потом и надолго. Вы – пример такой миграции. Вы приехали в город, работаете там и постоянно там живете. И для вас, как мне кажется, губернатором Чиркуновым созданы несколько тепличные условия. Но готовы ли променять Москву или Санкт-Петербург на Пермь другие деятели культуры – которым такие условия работы, быта, достатка, может быть, вовсе не гарантированы?

Гельман: Должен тебе признаться, что мои условия в Москве гораздо лучше, чем те «тепличные» (как ты говоришь) условия, которые мне предоставил губернатор. У меня в Москве квартира, которую делал лучший в стране архитектор Александр Бродский, она получила гран-при. Он же строил мне дом на Рублевке. Я это к тому, что дело не в коврижках. Есть Эдуард Бояков, человек, который создал «Золотую маску», который создал один из лучших театров в Москве – театр «Практика» - он уже переехал. Муравицкий стал главным режиссером театра даже не в Перми, а в Лысьве (это Пермский край).

 

Мы договорились с Чиркуновым, что я две недели живу в Москве, а две – в Перми. Но те две недели, что я провожу в Москве, я в основном общаюсь с людьми, которые хотели бы что-то сделать в Перми, причем бескорыстно. Наша задача – обеспечить им условия, создать им резиденцию, такую коммуну. Но, поверьте, это не является мотивом ни для меня, ни для этих людей.

Вопрос из зала: Добрый вечер. Меня зовут Виталий. Я слышал, как вы сказали, что в Екатеринбурге невозможно сделать то, что вы делаете в Перми. Нам, наверное, до нее далеко. Первый вопрос такой. На ваш взгляд, как можно превратить в искусство, например, когда водку запивают пивом? И второй вопрос. У меня в Перми родственница живет в районе «Совхоз». Есть такие районы, которые создавались вокруг больших промышленных предприятий. Какой художественный проект можно было бы реализовать там?

Гельман: Сначала маленькое уточнение. Я сказал, что в Екатеринбурге нельзя такое делать, просто потому что нишевые проекты нельзя повторять. Методология такова, что надо искать свою нишу, или отбирать ее силой. Что касается тех районов Перми, которые считаются районами гопоты, надо их сокращать. В следующем году мы в городе будем делать целую программу уличного искусства… Современное искусство очень демократично. Оно может быть вполне комфортным и для людей с иным уровнем рефлексии, в том числе и запивающим водку пивом.

Вьюгин: Не секрет, что двигатель вашего проекта в Перми – это сенатор Совета федерации, бизнесмен. Каковы были первоначальные инвестиции превращения Перми в культурную столицу? Сколько было потрачено на эту работу?

 

Гельман: Я не думаю, что это секрет. Это было, условно говоря, до того момента, как бюджет края начал нас финансировать. Какое-то время Гордеев нес это бремя на себе, и оно заключалось в финансировании двух выставок – в первую очередь, «Русское бедное», во вторую – «Евангельский проект». Ну и косметический ремонт самого Речного вокзала. Это 1 – 1,2 миллиона евро.

 

Вьюгин: А оплата медиа?

Гельман: Оплата чего?

Вьюгин: Медиа. Статьи в журналах.

Гельман: Я двадцать лет занимаюсь искусством, и за это время ни разу у меня не было мысли оплачивать медиа.

Вопрос из зала: Я на выставке еще не был, но уже в предвкушении. Вопрос такой: «Русское бедное» привезете? И второй вопрос, по поводу фестиваля поэзии декабрьского, расскажите?

Гельман: Если приглашают – мы привозим. Московское биеннале нас пригласило, мы привезли. В Милан нас приглашают – мы привозим. Следующей будет MOMA в Нью-Йорке. Если здесь появится кто-то, кто заинтересован в этой выставке, и если мы найдем пространство – мы привезем. Вопрос в согласовании графиков.

 

По фестивалю поэзии. У меня в галерее каждую неделю по четвергам проходят поэтические чтения. Я люблю поэзию, я помогаю, иногда издаю поэтов. Меня всегда интересовали эти люди, которые уж точно вне рыночной ситуации, даже теоретически. Это пространство чистых амбиций, ни на чем не замешанных. Когда мы начали «Пермский проект», у нас была понятна ситуация с музыкой, с театром, с изобразительным искусством. А с литературой – нет. Сначала была идея создания литературной премии, такой «премии премий». Собрать лауреатов всех премий (их сейчас около двадцати), и выдавать самую главную. Потом стало понятно, что во всем этом слишком много политики, и появились уже такие профессиональные жюри, и т.п. Стало понятно, что это какая-то каша, и если мы в нее влезем, то не сможем ничего сделать. Я искал какую-то другую форму. Форма поэтического фестиваля, мне кажется, чистая, красивая. Потому что в России нет хорошего поэтического фестиваля. Ниша свободна. То, что делает Бунимович в Москве, – это очень слабо по качеству. А остальные, которые вроде бы симпатичные, хорошие, - они очень слабенькие.

 

 

 

Мы делаем сейчас этот пилотный проект. Отличие в масштабе, в scale. У нас будут, например, поэтические спектакли в театрах. В университете будут поэтические чтения, в том числе и слэм. Будет видеопоэзия, которую курирует Андрей Родионов, специальный проект будет. Мы хотим попробовать сделать поэтический фестиваль, но по масштабу такой же крупный, как театральный или кинофестиваль. Чтобы вся элита хотела прийти хотя бы потому, что это престижно, чтобы это не было междусобойчиком, когда поэты слушают друг друга. Фестиваль будет с 17-го по 21-е. Я обещал куратору проекта, что до седьмого числа не буду выдавать детальную информацию. У меня есть такая слабость – я чуть что, сразу в «Живой журнал». На этот раз слово сдержу, но приглашаю всех – будет очень интересно.

Вопрос из зала: Добрый вечер. У меня вопрос немножко странный. Я попробую построить теорию, а вы ее либо опровергнете, либо скажете, что это правда. Вы достаточно долго были галеристом, то есть человеком, который пытается заработать деньги на искусстве, путем его демонстрации или продажей. От этого вы приходите к тому, что вы сначала на уровне региона, а затем на уровне Общественной палаты занимаетесь той же культурой, но вы ее уже не продаете, а продвигаете ее с помощью административного ресурса. Возникает вопрос – окупаемость искусства, ее нет только у нас в стране или у нас этап такой, на котором искусство не окупается?

 

Гельман: По первой части. Галерист – это человек, который стоит рядом с художником, на стороне художника. Он его продюсер, его задача состоит в продвижении художника. Практически все русские художники, которые известны в мире, делали свои первые выставки в галерее Гельмана. Директор музея стоит на другой стороне, не на стороне художника. Он находится на стороне истории искусства.

 

Теперь что касается окупаемости искусства. Все зависит от того, какой мы берем временной лаг. Если говорить обо мне, то я с 2004 года просто перестал заниматься консультациями просто потому, что галерея начала приносить нормальный доход. А так как я занимался политикой исключительно ради денег, то у меня исчез мотив. Для 5-7 галерей в России уже существует рынок, и есть окупаемость. Если брать большой лаг, то оказывается, что искусство окупается. Например, в Италии нет нефти и газа, но деньги, которые приносит культурное наследие на душу населения – больше, чем приносят нам нефть и газ. Банальные примеры приведу. Если сложить стоимость всех картин Пикассо, это порядка 80% от стоимости «Газпрома». Налогоплательщик Джоан Роулинг в Англии – самый крупный налогоплательщик среди женщин, и кроме прочего, она также приносит казне доход больше, чем владелец угольных шахт. Если мы берем лаг 2-3 года, то искусство, возможно, не окупаемо. Но если мы берем десять лет, то это приносит деньги.

 

 

Возьмем Кельн. Когда они сделали музей Людвига, люди стали там оставаться. Европа же маленькая. Люди раньше приезжали посмотреть на Кельнский собор. Смотрели и уезжали, даже не ночевали. Когда создали музей Людвига, люди стали оставаться ночевать. Наверное, этот музей не является доходным предприятием, но фактически туристический и гостиничный бизнес в Кельне поднялся именно когда появился этот музей. То есть искусство не должно являться отраслью, которая приносит доход. Искусство является инфраструктурой, которая заражает все пространство вокруг себя. С точки зрения масштаба города Кельна музей стал доходным предприятием.

Вопрос из зала: Здравствуйте еще раз. Марат, нам екатеринбуржцам, в принципе, без разницы, что вы перетаскиваете в Пермь москвичей. Нам абсолютно по барабану. Но вот дошли слухи, что вы хотите перетащить в Пермь Коляду или наш оркестр филармонии, Дмитрия Лисса. Это все имеет место быть или это только слухи?

Гельман: Мы приглашаем Коляду, и не только Коляду, на фестиваль «Живая Пермь» в мае. Это такой фестиваль, который проходит по всему городу, это массовое действо. Он немножко похож на мой проект, который назывался «Неофициальная Москва». Мы заинтересованы в том, чтобы на этот фестиваль приезжали из Екатеринбурга творческие коллективы, приезжали выставки. Мы готовы принимать. В прошлый раз у нас было 200 событий, в этот раз, возможно, будет больше. Что касается Коляды – то это именно приглашение к нам со своим творчеством.

Вьюгин: Но это предложение разовое?

Гельман: Пока это звучит именно так. Что касается филармонии, то у нас проблемы с филармонией. Мы сейчас законтрактовались с Сашей Чепарухиным, это один из лучших русских музыкальных продюсеров сегодня, он пытается это дело улучшить. Ваша филармония для нас как раз скорее образец, и для того, чтобы была конкуренция, мы сделаем в Перми такой филиал Екатеринбургской филармонии.

 

Вопрос из зала: Марат Александрович, я простая русская женщина, и иногда покупаю интерьерные глянцевые журналы. В одном из журналов я увидела ваш загородный дом и просто в него влюбилась. Я перенесла представление об этом жилище на его хозяина и стала думать, какой же это все-таки замечательный, умный и ироничный человек, коль скоро он построил себе такой дом. Когда у меня плохое настроение, я снова смотрю на эти картинки и вдохновляюсь. Скажите пожалуйста о роли современного искусства в интерьере – конкретно в гостиной, в спальне, в ванной комнате.

 

Гельман: Мне пятьдесят лет. Я до тридцати шести жил в съемных квартирах, и все это время думал о том, как должно быть устроено жилье. Поэтому, безусловно, - вначале квартира, потом дом – это такое сотворчество меня и Саши Бродского. Это архитектор, который сопровождает меня всю мою жизнь. Он построил квартиру мне, дом, он же был главным архитектором «Винзавода», и галерею мою создал. Секрет простой. Была такая группа – «Бумажная архитектура», в ней было четыре архитектора, которые выигрывали все конкурсы, но их никогда не допускали до реальной архитектуры, потому что все думали, что это такие фантазеры, и все, что они придумывают, невозможно реализовать, а если и возможно, то потом в этом нельзя будет жить. И вот моя квартира – это был первый реальный проект Бродского. Я доверился человеку, которого хорошо знал, и должен теперь сказать, что прожил там действительно счастливую жизнь. У меня есть простой совет. В нашей стране считается, что прикладной художник, дизайнер, архитектор – это как бы десерт, он особо и не нужен, чтобы создать жизнь. Ну, может, в кафе еще приглашают дизайнеров. У меня совет: как приглашаете сантехника, электронщика, надо приглашать художника, чья профессия – создать вам красивое и удобное жилище вместе с вами.

 

Вопрос из зала: Можно я еще спрошу? Мой муж утверждает, что один английской лорд сказал, что современное искусство – это холодное расчетливое говно. Скажите пожалуйста, ваша жизнь в искусстве – холодная? Расчетливая? (Смех в зале).

Гельман: Мда. Ну, я бы так сказал: я начинал как коллекционер. То есть я тратил большинство заработанных денег на покупку произведений искусства. Это был период энтузиазма. Потом пришел период профессиональный, когда вместе с любовью появился некий расчет. Я тогда сказал, что у профессионала нет вкуса, есть пристрастия. Человек меняется. Я за собой заметил, что у меня все меняется каждые семь лет. Все по-разному.

Вопрос из зала: Если тремя словами сформулировать, то почему именно Пермь? Помимо того, что региональные власти вам дали карт-бланш на реализацию ваших проектов, есть ли еще какие-то предпосылки в культурной жизни города, в его географии, в умах людей, которые могут привести к тому, что Пермь станет культурной столицей России? Если бы власти другого региона вышли с подобным предложением первые, то состоялся бы проект, я не знаю, «Улан-Удэ – культурная столица России», или «Йошкар-Ола – культурная столица России»?

Гельман: Можно двумя словами ответить: «Стечение обстоятельств». У меня вообще в жизни все хорошее, что происходило, это был не результат плана или стратегии, а все было результатом такой… доверчивости к обстоятельствам. Я переехал в Москву, потому что меня обманули. Я сделал в 87-м году выставку, она была случайная, но очень удачная. Выставка была в Кишеневе, московских художников. Один из этих художников сказал: приезжай в Москву, будешь моим агентом. В Москву очень хотелось. Я все бросил, переехал в Москву, художник через полтора месяца эмигрировал в Штаты. Возвращаться обратно тяжело, потому что все тебе уже завидуют, ты уже живешь в Москве. Стыдно просто. И я остался, организовал свою компанию, начал зарабатывать деньги, начал коллекционировать. У меня был эксперт, такая дама, которая водила меня по художникам, но потом выяснилось, что она все больше просто водила меня по своим друзьям. Я показал купленные работы настоящему эксперту, и он сказал, что они ничего не стоят. Тогда я вынужден был заняться активной продажей этих работ. Так я занялся арт-бизнесом, просто пытаясь избавиться от балласта.

 

 

Когда я потом более осмысленно начал коллекционировать и сделал первую выставку «Русская волна», которая произвела достаточно важный и большой эффект, ко мне пришел Леонид Бажанов, тогда это был самый значительный критик в Москве, и сказал: ты должен сделать галерею. Я говорю – какая галерея? Ни рынка нет, ничего нет. Он отвечает – это не твоя забота. Ты любишь возиться с художниками, любишь делать выставки, это будет твоя проблема. А клиенты – моя проблема. Я буду приводить к тебе клиентов, а ты за это будешь нашему центру проценты отчислять. Ну так вот, за двадцать лет он ни одного клиента мне не привел. Но я открыл галерею, я поверил. И так далее, и так далее.

 

В Перми я первый раз оказался в качестве каприза двух великих художников, которых Гордеев хотел привести в Пермь, чтобы они построили там некоторые объекты. А так как единственным человеком в России, с которым у них были хорошие отношения, был я, они ему поставили условие: мы поедем, если Марат с нами поедет. Так что – обстоятельства. Другой вопрос, что уже когда я попал в Пермь, я понял, что предпосылки действительно есть.

 

Первое – это отчаянное положение города, который потерял свою идентичность города-завода и который готов был рисковать. Город в кавычках, конечно, - городская элита, губернатор, его окружение. Во-вторых, Пермь уже была культурной столицей. Во время войны туда эвакурировали Мариинку, Русский музей. Причем эвакуировали в Пермь и Ташкент, и в Ташкенте даже не распаковали ящики. А в Перми распаковали, что-то делали, что-то показывали, создали пермскую школу балета… Какой-то был вирус, что ли. И третье обстоятельство (а может быть, первое) – это, конечно, власть. Которая не просто хочет что-то сделать, а понимает, что это сложные вещи. В этом смысле Чиркунов – человек, который читает больше двух страниц. Четвертое обстоятельство: к тому моменту у меня было достаточно депрессивное состояние, я не знал, чем заниматься. Все, что я пытался делать, было по масштабу меньше, чем галерея Марата Гельмана. Я приходил к выводу, что лучше всего ничего не делать. Даже в свою галерею я когда приходил, я только мешал. У моих сотрудников там было уже все налажено, а я тут прихожу со своими идеями и фактически рушу этот бизнес. С выставкой «Россия-2» галерея полгода работала без прибыли, и те сотрудники, у которых зарплата зависит от коммерческого успеха, конечно, были недовольны. То есть, очень вовремя все сложилось.

 

Вопрос из зала: Скажите, пожалуйста. Вот такой возник подстрочник. Все же судьба современного искусства вершится сама собой, волей Божьей, или немножко вами?

Гельман: Вот недавно выходил такой рейтинг самых влиятельных людей в искусстве. С моей точки зрения, он был неправильно сформирован, но я после него задался вопросом: а что такое влияние в искусстве? С моей точки зрения, есть два типа влияния: влияние на судьбу художника и влияние на творчество художника. Например, Малевич повлиял на судьбу многих художников, то есть он – влиятельный. Он изменил судьбу искусства. И, во-вторых, галерея тоже влияет на судьбу художника, моя галерея, по крайней мере. То есть, влияют художники и некие продюсеры. Но институция, музей - тоже влияют. Условно говоря, ты можешь перенести художника в очень освещенную зону, и если это хороший художник, это увидят все, но если это плохой художник, это тоже все увидят. Это в определенном смысле тоже влияние, потому что если художника в эту зону не поместить, то никто и не узнает, хороший он или плохой.

Вопрос из зала: Очень много раз говорились сегодня слова «культурная столица России». Хотелось бы понять, что вы вкладываете в эти слова и что диктует какую-то… культурную прослойку.

Гельман: Надо сказать, что эта идея «культурной столицы» родилась не как амбиция: мол, не в Питере теперь будет культурная столица, а в Перми. Она как раз родилась как технология. Когда стало понятно, что министерство культуры готово работать, а губернатор – помогать, пришло время определиться с критериями. Что такое столица? Это место, где происходит много событий. Это место, куда приезжают. Это место, где существует возможность творческого роста. И мы стали работать, исходя из этих трех критериев. Нет, например, в Перми многих культурных событий – мы стали запускать фестивали. Наши критики называют это «фестивализацией». Идея в том, что мы упаковываем события в плотные временные рамки. В этом году – десять фестивалей, в следующем году будет 14 крупных фестивалей и еще около 20 маленьких. Дальше – творческая конкуренция. Мы создаем институты-флагманы. Нам нужны лучший в стране музей, лучший в стране театр, лучший книжный магазин или книжный клуб. И все остальные вынуждены вступать в конкуренцию, либо, разведя руки, уйти. Мы, конечно, помогаем этой конкуренции. И третье – чтобы люди приезжали. Мы сделали специальную программу «Открытый университет», у нас каждую неделю приезжают известные люди, читают лекции. В следующем году у нас появится система резиденций. Люди смогут приезжать и сначала показывать, что они делают, потом – работать, потом, может быть, - жить. Это три реперных точки.

Вопрос из зала: Мы сейчас с вами были на открытии торгового центра, и там был антикварный салон. Я зашла внутрь и увидела, что статуэтки, которые продаются по 10-20-30 тысяч рублей, - это те же статуэтки, что стоят на камине в квартире моих родителей. Соответственно возникает вопрос: какие предметы искусства и из какого времени имеют безусловную материальную ценность?

 

Гельман: Общий ответ такой: ценно искусство, которое соответствует своему времени. Сезанн – безусловная ценность, и духовная, и материальная. А вот сезаннисты, люди, которые сегодня делают a la Сезанн, - они не имеют никакой ценности. То искусство, которое является искусством своего времени, anyway становится ценностью. Вообще если говорить о рынке искусства, то таких рынков несколько. Первый рынок – самый высокий, самый амбициозный. Он продает место в истории искусства. Стоимость работы – это шанс художника стать частью истории искусства и то место, которое он может занять. Есть рынок украшений. Есть рынок старья. Даже старая ложка – уже антиквариат, уже ценность. Рынков много. Но я занимаюсь тем искусством, которое претендует на то, чтобы стать частью истории искусств.

Вьюгин: Я напоминаю, что у нас сегодня два гостя. Второй гость – Юрий Сапрыкин уже подъехал…

Колезев: А у Марата Александровича скоро поезд в Пермь. Давайте поблагодарим его аплодисментами.

Вьюгин: Но у нас есть традиция. У нас тут питейное заведение, и уходящий гость по традиции произносит тост. Марат Александрович, у вас тут есть виски, есть кола…

Гельман: Мы хотим, чтобы в мае во время «Живой Перми» Екатеринбург был представлен больше. У нас будет два города-гостя – это Питер и Екатеринбург. В каком-то смысле это будет соревнование, хотя и неформальное – там не будет ни жюри, ни правил. Я хотел бы, конечно, чтобы мы все выпили за то, чтобы в мае Екатеринбург достойно показал свой культурный потенциал. (Выпивает).

Колезев: За Екатеринбург!

 

(Аплодисменты).

Колезев: И приветствуем следующего замечательного гостя. Если я не путаю с должностью, то это редакционный директор издательского дома «Афиша» - Юрий Сапрыкин…