Урал — площадка большого эксперимента. За последние четыре года здесь сменилось все: те, кого считали элитой, потеряли должности, а новые обладатели меняются так часто, что и не запомнишь. Авторитеты низвергнуты, герои сбежали. Жизнь публичная и политическая, особо заметная, идет по правилу «Все против всех». Но есть и другая жизнь, за которую не стыдно. Об ее правилах корреспондент «URA.Ru» поговорил с Юлией Крутеевой, директором галереи «Арт-птица» — местом притяжения тех, кому навязываемые правила и ротации не по душе. Сначала она очень уверенно сказала: «Министром культуры должна быть я. Тогда все будет, как надо». Потом, конечно, добавила «это шутка». Но тон разговору уже был задан — откровенность на грани реальности, в плавных переходах от биологического к общественному. Однозначно определить амплуа собеседницы непросто. Художник по стеклу, когда-то издатель и журналист (был в Екатеринбурге такой журнал «Колумб»). Она была товароведом в ювелирном магазине и «Букинисте», директором бриллиантового центра «Вознесенский». Сейчас во всех справочных сервисах значится как директор галереи «Арт-птица». Биолог по образованию и жена Евгения Ройзмана по общепринятому статусу. В какой из ипостасей она чувствует себя комфортнее и органичнее? «Я — Юля Крутеева», отвечая на один из вопросов, сказала она. Убеждая в этом, как мне показалось, в первую очередь, себя. — Не было ли у вас желания более активно вести общественную жизнь? Исключительно для дела? — Нет. Никогда. Причина, скорее всего в том, что когда я начинала заниматься бизнесом, была другая информационная среда — не такая плотная, не такая активная. И любой повод порождал волну интереса. С этого я стартовала. И позицию свою сохранила: если ты делаешь что-то настоящее, интерес придет. Да, это будет происходить медленнее и не так эффективно. Но надо выбирать: дело или пиар. — Но ведь пиар может быть разным. Так же, как и инструменты, с помощью которых можно вызывать интерес к тем или иным мероприятиям, фактам, событиям. — Я человек не очень общественный. Я, может быть, покажусь довольно наивной, но мне кажется, что если вкладывать энергию — в идею, бизнес, вещь — она найдет возможность прорваться наружу. Тем более, что я откликаюсь на любые предложения, которые кажутся мне контекстными: куда-то сходить, с кем-то поговорить. Организую совместные мероприятия, альянсы — для пользы дела. В последнее время многие приходят к нам в галерею с моей странички на Facebook. — Раз уж разговор зашел о Facebook… Социальные сети — польза или зло? — Нож в руках хирурга — польза. В руках убийцы — зло. Все зависит от того, как социальными сетями пользоваться. Я вижу в них могучий инструмент человеческих коммуникаций. Социальные сети выводят человеческое сообщество на другой уровень. Я по образованию биолог, и зачастую я людей воспринимаю как определенный организм. Если в мозге повысить количество связей между нейронами, у человека будет интеллектуальный скачок. Социальные сети повышают количество связей между людьми. Поэтому я вижу в них некий эволюционный момент в истории человечества. Если хочешь идти вперед — пользуйся этим инструментом. — Но ведь наибольший интерес у пользователей вызывают скандалы. Фотография заката никогда не соберет столько лайков, как грязное белье, выложенное на всеобщее обозрение. — Людмила Улицкая в одной из своих книг пишет о лакее, который, прислуживая принцу Чарльзу, подглядывал за ним в щелочку. Об этом он написал книгу, разошедшуюся огромными тиражами. И читали ее не такие же лакеи, а люди из приличного общества. Есть люди, падкие на чернуху. Ну пусть ее и смотрят. Моя аудитория — другая. У меня однажды [Александр] Меренков спросил (мы разговаривали с ним о каком-то проекте): «Почему ты считаешь, что другие думают так же? Таких людей всего пять процентов». Я подумала — хорошо, пусть будет пять процентов от полутора миллионов. Меня это вполне устраивает. — Не пугает, что других — большинство? — К сожалению, в человеческом обществе так во все времена. Тех, кто мыслит иначе, вразрез с толпой, всегда мало. Мне это не нравится. Но не пугает. — Нужно ли бороться с мнением толпы? — Нет. Потому что это бесполезно. Единственное, что я считаю нужным и от чего я не откажусь никогда — разговаривать с людьми. 95%— это не однородная безликая масса. В ней сомневающиеся, колеблющиеся, попавшие в толпу, волей обстоятельств тут оказавшиеся. С этим промежуточным слоем можно разговаривать. Говорить этим людям хорошие вещи. И, если из этой прослойки я вытащу нескольких человек, это будет здорово. — Ваш пост о ненависти на Facebook был попыткой поговорить или чем-то личным? — Честно сказать… Я перечитывала Ветхий завет и меня зацепила фраза «Огонь ли огнем погашается?» Мне (с моим поэтическим восприятием) она показалась очень красивой. Я начала думать. Про «огонь огнем», про «око за око». На фоне этих размышлений произошел разговор с подругой. Она рассказала давнюю историю. И я чувствовала, что та ее ситуация не осталась в прошлом, до сих пор ее не отпускает. Так и появились слова «Нет никакой нужды прощать причиненный нам осознанный вред. Более того, по закону сохранения энергии, этот вред должен быть компенсирован или возвращен. Иначе нарушается какой-то важный мировой баланс». — А нужно ли реагировать публично на публично произнесенные оскорбления? — Для меня это сложный вопрос. И однозначно на него не ответить. Всегда считала и говорила «мне пофиг, что обо мне думают». Но несколько лет назад услышала от знакомого человека: «Про тебя такое говорят…». Ему-то ничего не сказала. Но задело очень. Но отвечать или нет, влезать ли в разборки — не знаю… — Публичное обсуждение скандалов, личная жизнь, ставшая достоянием общественности… Меняет ли это все систему жизненных ценностей? — Несколько лет назад брала интервью у Каспарова. Для меня это было высочайшее наслаждение — на уровне физического. Разговор был удивительный. И в какой-то момент я весьма эмоционально стала рассуждать: «Вот! Бездуховность! Это ужасно! Куда мы катимся!» А Гарри Кимович очень спокойно ответил: «Мы слишком долго были голодными. И пока общество не удовлетворит потребность в простых вещах, не стоит говорить об интеллектуальности и духовном развитии». Я родилась при социализме. Помню, как мой папа привез зарубежный каталог бытовой техники. И как моя мама рыдала и говорила: «Я этого никогда не увижу». Слава богу, увидела. Так вот… Я, как и другие, — продукт того времени. И еще долго буду испытывать потребительский голод. Поскольку я воспитываю своих детей, и они частичку этого голода испытают. Поэтому, чтобы вернуть нормальные человеческие ценности, должно вырасти несколько поколений. Но это не значит, что мы сегодня и сейчас не должны ничего делать, чтобы приблизить это время. — Еще одна реальность сегодняшнего дня: люди с «этикетками». «Оппозиционный политик», «жена олигарха», «борец с режимом». И это не их так называют, а они сами привыкают себя так называть… — Мне всегда было трудно определить — что написать на визитке. Кто я? Директор? Не только. Хозяйка? Это не про меня. И совсем недавно вспомнила эпизод из «Форреста Гампа», когда лейтенант, обвиняя Форреста за то, что тот не дал ему умереть на поле боя, кричит: «Кто я сейчас?!» И Форрест отвечает: «Вы и сейчас лейтенант Дэн». Так вот я — Юлия Крутеева. И, если для кого-то на первое место выходит статус, причина, скорее всего, в ощущении собственной незначимости. Хотя это облегчает коммуницирование. Но ведь даже в нашем обществе важнее личность, а не положение в социуме. —Еще один ярлык нашего времени — элита. Кто эти люди? Реально сформировавшийся класс или очередная подмена понятий? — Все зависит от того, что мы вкладываем в это понятие. Если экономическое благосостояние — тогда да, у нас есть «бизнес-элита». Политическая, у которой есть власть, тоже, наверное, присутствует. Вообще, элита — это сливки. Это более сгущенная, концентрированная форма общества. Наверху не может оказаться то, чего нет внизу. — Но ведь мы уже говорили о том, что внизу — те самые 95 процентов толпы… — Мне сложно судить: я не очень вхожа в круг, который принято называть элитой. Конечно, кого-то я знаю по прошлой жизни, потому что вместе стартовали, с кем-то сохранились близкие отношения в силу совпадения человеческих интересов. Но однозначно мне хотелось бы видеть другую элиту. Чтобы там было больше не красивых платьев и дорогих машин, а крупных людей с крупным мышлением. Людей, которые отражают жизнь не только как бизнес-процесс, но замечают и какие-то другие ее составляющие. Социальные потребности, вопросы культуры и искусства и просто природу, в которой мы живем. Язык — образование живое, поэтому сейчас происходит смена понятий. И элитой называют людей, у которых просто есть власть и деньги. К сожалению или к счастью, моя мама, которая была активным общественным деятелем, сама того не желая, привила мне жесточайший неинтерес к политике. И поэтому для меня заведомо все эти общественно-политические вопросы — сотрясание воздуха. Я как раньше, так и сейчас считаю, что политики — это какие-то иные люди, которым интересно чем-то рулить, что-то обсуждать. Но к конкретным делам это не имеет никакого отношения. Я не об дележе бюджета говорю, и не об отруливании денежных потоков, конкретное дело — это создание чего-то реального и ощутимого. — А публичное обозначение своей контрпозиции — это реальная борьба или все же пиар? — Раньше бы я однозначно сказала, что все это фигня и пиар. Но сейчас происходит так много протестных событий, что просто отмахнуться от них нельзя. И, если кто-то считает должным выйти на митинг и высказать свою точку зрения, даже рискуя быть задержанным, пусть. Я — другой человек, не борец и не воин. Когда разрушали Пассаж, я написала в Facebook, что не знаю, какое мне нужно совершить действие, чтобы оно принесло результат. — Вы против сноса Пассажа? — Конкретно Пассажа — не против. Мне не нравится, когда уничтожают деревянные домики. Но пытаюсь на это отвечать по-своему. Пусть это прозвучит немного наивно, но… Уничтожили красивый домик, а я сделаю красивую тарелку. И таким способом баланс пусть чуть-чуть, но восстановится. А если кто-то может создавать движения с реальными целями и возможными результатами… Почему нет? Каждый выбирает по себе. Главное, чтобы человек уважал себя. — К какому биологическому виду наиболее близки люди, существующее в таком информационном поле, которое диктует свои правила? — По большому счету сегодняшнее поведение людей не особо отличается от того, что было тысячу лет назад. Да, телевизора не было, а были гладиаторские бои. Но поведенческие аспекты остались теми же самыми. И в них больше всего люди похожи на обезьян. Только среди обезьян и только среди людей принято за счет сексуальных отношений выстраивать отношения в социуме. У обезьян случаются даже гомосексуальные связи, которые при спаривании с иерархом дают защиту и определенные привилегии. — И по каким правилам жить в этом «обезьяньем» мире? — По своим. Не делать того, что не считаешь нужным. Там, где считаешь нужным — делать. Ты обязан учитывать правила, но при этом не изменять себе.