Разговоры об уральской идентичности — любимые у местной интеллигенции, финансовых и политических элит. В этом году они особо приятные: Екатеринбург собирает положительные оценки просвещенной среды. Театр оперы и балеты пережил 100-летие, а несколько недель назад получил целый ворох «Золотых масок». Площадка в центре Екатеринбурга теперь не только место классических постановок, но законодатель моды, обязательный пункт любой культурной программы. Здесь удивляют, шокируют, поражают. Чтобы читатели «URA.Ru» первыми узнали о восстановлении из пепла легендарного имени театра, заметили и успели сами оценить новый бренд города, мы добились встречи с директором театра Андреем Шишкиным. Как он переживал критику и замечания, менял мировоззрение труппы, к чему ведет театр и чем подбадривает. И, конечно, что обсуждают за кулисами — в нашем интервью. К сожалению, встреча проходила в рабочем кабинете, а не за столиком на летней веранде какого-нибудь ресторана, где обычно решается будущее театра. Но Шишкин был открыт, разговорчив и откровенен. Восхитился западными постановщиками и... прошелся по «Золотой маске», как казалось, самого приятного момента последних месяцев. — «Маска» — это тема, по которой можно говорить долго и не найти правды. В театральной среде все понимают несоответствие критериев оценки «Золотой маски» и того статуса, который премия получила. Принято считать, что «Золотая маска» оценивает уровень, возможности и постановки. И наличие либо отсутствие «Золотой маски» вроде бы является критерием уровня театра. Но это же не так! Мы, например, знаем, что у нас было множество спектаклей — достойных, качественных — на которые «Маска» никак не отреагировала. При этом наблюдаем и иную крайность — очень спорные и нарочито экспериментальные спектакли, вдруг получившие премию. Поэтому у нас отношение к «Золотой маске», как к институту, который нельзя игнорировать. Хотим мы или нет, но быть в этой тусовке необходимо. Но это не должно быть самоцелью, нездоровым спортом, погоней за количеством «Масок» — ведь у театра другая миссия. Мы работаем для зрителя, соответственно, необходимо выпускать классику понятную не только поколению креативных писателей, журналистов и менеджеров. Театр должны работать для детей, ездить на гастроли, в том числе, и за границу. И «Маска» не должна быть единственным фактором оценки деятельности театра. — Премьеры текущего сезона не оставили равнодушным екатеринбургского зрителя. В меньшей степени это относится к «Щелкунчику», в большей — к «Евгению Онегину». Значит ли это, что эксперименты на сцене сегодня — необходимость? — Мы открыли сезон оперой «Летучий голландец». Затем был нарочито классический балетный «Щелкунчик». Есть такое понятие — «казенка». Это спектакли канонические, как «Щелкунчик», который будет плотно эксплуатироваться в нашем театральном репертуаре. Кроме того, выяснилось, что за границей от нас ждут именно классических версий балетных произведений, поэтому его увидят и в Европе. Что же касается «Евгения Онегина» — о нем много спорили. Кто-то критиковал, кому-то понравилось. И это очень хорошо, потому что спектакль не оставил никого равнодушным. В конце июня еще одна балетная премьера Вячеслава Самодурова — «Цветоделика». Для театра нашего уровня, нашего масштаба и нашего объема финансирования такое количество премьер за сезон — это хорошо. — Существуют ли какие-то нормативы на количество постановок? — К сожалению, да. Сейчас норматив — шесть спектаклей. Как это можно осуществить, похоже, никто не понимает. Ведь затраты на создание оперного спектакля — от шести до 10-ти миллионов рублей. А дают нам два миллиона. Кроме того, подготовка оперного спектакля — это минимум год. Поэтому для себя мы поняли: имеющиеся финансы и существующий штат сотрудников позволяет нам держать темп в четыре спектакля за год. — Учитывая, что вы намерены сохранить темп и следовать избранной идеологии, чего ждать зрителям? — Следующий театральный сезон мы откроем неожиданным — и для нас, и, пожалуй, для всей России — спектаклем. Это будет «Сатьяграха» Филипа Гласса, композитор, чьи оперы в России никогда не ставились. Однако за границей он весьма известен: в одном из интернет-рейтингов я обнаружил, что Гласс входит в десятку самых значимых людей современности — по масштабности, роли в искусстве. «Сатьяграху» мы выбрали по многим причинам. И гордимся, что театр, в 80-ые годы считавшийся новаторским (например, здесь впервые поставили «Силу судьбы» на итальянском языке), восстанавливает прежний статус. Я знаю, что бОльшая (если не сказать вся) часть театральной общественности собирается приехать на эту премьеру. Это, конечно же, нам льстит. Интересно и то, что в театре будет работать постановочная группа, не приезжавшая раньше в Россию. Например, дирижер «Сатьяграхи» — Оливер фон Дохнаньи, он был дирижером национальной оперы Праги, главным дирижером национальной оперы Братиславы. И лично знаком с Филипом Глассом, что стало определяющим для нас: он понимает все ее подводные камни и трудности этой специфичной музыки, знает, как и чего нужно добиваться от артиста и от вокалиста. Режиссер — Тадэуш Штрасбергер, молодой, креативный, стильный, современный, ставивший в Ковент Гарден и Вашингтонской национальной опере. — Существуют ли у вас ограничения на количество и степень экспериментов? — Заграничную оперу можно ставить, как угодно, и публика отнесется к этому спокойно. Но эксперименты с русской классикой, как показал «Евгений Онегин», вызывают ревность зрителя. До празднования 100-летия нашего театра мы много ставили русские произведения в классическом стиле. Этим мы вернули публику в зал, — сегодня заполняемость составляет 91 процент против 40% восемь лет назад. Создали творческие цеха, в частности, оперный; теперь у каждого солиста есть набор напетых, подготовленных партий. Но тогда меня критиковали, за то, что театр не креативный, не современный, не развивающийся. Я молчал и терпел, потому что важным считал достойно встретить 100-летие серьезного, академического федерального театра. А затем все поменялось. Прорвался объем нереализованности, сидевший в нас. И появилась неожиданная «Любовь к трем апельсинам» — получившая первую «Золотую маску». Дальше — больше: «Борис Годунов», «Граф Ори», «Отелло», «Евгений Онегин», «Летучий голландец». — Возвращаясь к «Сатьяграхе» и постановкам предстоящего сезона, чего ждать от постановки Тадэуша Штрасбергера и чем будет уравновешена столь неожиданная премьера? — Тадэуш Штрасбергер одновременно является и режиссером, и художником «Сатьяграхи». Мне нравится работаться с западными режиссерами, потому что они умеют слушать. Они контактны, не упрямы и не категоричны. С Тадэушем мы очень много спорили — по поводу Индии, личности Махатмы Ганди, обсуждая все до мелочей, я говорил «вы рисуете Кришну, но это не Кришна, а шиваит», «вы не правы»... И первый вариант оформления, который привез Штрасбергер, мы раскритиковали. Тадэуш внимательно нас выслушал, поблагодарил и вернулся через два месяца с принципиально иным вариантом. Совершенно правильным. Стильным и красивым. Минимализм в музыке — это простая, но постоянно повторяющаяся мелодия, что нашло отображение в оформлении. А затем у нас будет «Риголетто». Оперу будут ставить пара Клиничев — Ушаков, вместе с художником по костюмам Ирэной Белоусовой и художником-постановщиком Алексеем Кондратьевым, создавшие у нас «Графа Ори» и «Отелло». — А кто и как выбирает спектакли? — Иногда это происходит в ресторане. Но на трезвую голову. Я сторонник переговоров не в кабинете, вдвоем, а с приглашением партнеров на обед, когда параллельно можно обсудить контракт, график выхода спектакля, условия, сроки... С Ушаковым и Клиничевым сидели в «Елках-Палках» за ЦУМом часов 12. Как правило, выбор спектакля — это решение коллективного разума, постоянный спор. В Екатеринбурге многое происходит в «Хмели-Сунели», потому что туда можно водить иностранцев. С теми же Ушаковым и Клиничевым мы там несколько часов спорили, решая, какой спектакль ставить в будущем сезоне. — И какие были варианты? — «Мертвый город» и «Лисичка-плутовка» Яначека, «Летучая мышь» Штрауса и другие оперы, неизвестные в России. Но остановились на «Риголетто». Во-первых, потому что этого названия сейчас в театре нет. Во-вторых, Верди вообще у нас ставится очень мало — только «Травиата» и «Отелло». И потом, ведь «Риголетто» — спектакль, который можно поставить, как угодно. Мне кажется, что сейчас мы находимся в состоянии, когда можно позволить себе создавать произведения, формирующие современное лицо нашего театра, как структуры артистически мощной, музыкально подготовленной, имеющей неожиданные произведения. И два балетных произведения, которые зритель увидит в сезоне 2014/2015, надеюсь, будут тому подтверждением. Наш очень прогрессивно-мыслящий худрук балета Вячеслав Самодуров предлагает сделать принципиально новое «Лебединое» — спектакль, который можно ставить хоть каждый день. Кроме того, десять лет играть неизменяемую классику неправильно даже для поколения, которое ходит на традиционное «Лебединое». Плюс к этому — «Тщетная предосторожность», которой пока нет в репертуаре нашего театра. Но это будет неожиданная постановка — с хореографией Петипа. — Получается, что в опере вы экспериментируете больше, чем в балете. — Я просто меньше рассказываю про балет. А экспериментируем мы там, возможно, больше, потому что взяли Самодурова и дали ему работать. И возникли интересные спектакли — Amore Buffo, одноактные En Pointe, Cantus Arcticus, «Вариации Сальери». — В околотеатральной тусовке постоянно ходят слухи о том, что Самодурова пытаются переманить. Как вы с этим боретесь? — Никак. После получения «Золотой маски» у меня были опасения в том, что Самодуров начнет получать ангажементы, изменится, загордится. Но буквально на третий день он сказал: «Давай продлим контракт». Потому что понимает — здесь ему созданы все условия для работы. Потому что это государственный, стационарный театр, третий-четвертый по уровню в России. Это престиж, финансы, громадная труппа, возможность премьер, гастролей, номинация «Золотой маски». — Вы постоянно возвращается к вопросам финансирования. Сколько стоит один спектакль, вы уже рассказали. Какие еще статьи расходом и доходов есть у театра? И как количество денег влияет на качество постановок? — Многое (если не все) зависит от денег. Появились деньги, и мы стали активно приглашать вокалистов, что позволило расширить репертуарные возможности. Это, как второе дыхание — мы поняли, что теперь мы можем делать все: заниматься Вагнером, что было последний раз 80 лет назад, поставить, например, «Граф Ори», где необходим ультра высокий тенор, работать с Михаэлем Гюттлером. И все это благодаря деньгам. Самое главное — заработная плата 600 человек. Это около 300 миллионов в год. 120 миллионов — коммунальные услуги. На спектакли нам не дают, но я и не жалуюсь. Сегодня бюджетная система стала настолько жесткой, трудной и неподъемной, что проще заработать самим и потратить, чем попросить рубль и за него отчитаться. Я давно отошел от бухгалтерии, поэтому не смогу начертить идеальную финансовую схему. Но сейчас мы движемся к определенной унификации, к определенным типу предприятия, способу финансирования, схеме отчетности. Она стала более жесткой и более открытой: теперь мы публикуем все наши контракты, кто за сколько поет, дирижирует, танцует... Но, если говорить об идеальной модели, может быть, это, действительно, европейский театр, когда наряду с классическим залом при нем существует множество маленьких площадок, залов, студий — экспериментальных, неожиданных, каких угодно. Что же касается конкретных цифр... Прошлый финансовый год мы начали с бюджетом 370 миллионов, закончили с бюджетом в полмиллиарда. Каждый год мы наращиваем доходы от продажи театральных билетов. Восемь лет назад, это было 12 миллионов, в прошлом году — 80. — Вы упоминали, что часть денег «съедают» гастроли. Насколько они необходимы и где в ближайшее время увидят поставки нашего театра? — До конца 2014 года нас ждет четыре поездки. Израиль с 5 по 14 июля — «Лебединое» на открытой площадке, и «Жизель» в театрах четырех городов. В октябре с 11-го по 15-ое — Сербия. Случилось так, что мы стали дружить с директором и главным дирижером национальной оперы Дэяном Савичем, которого мы приглашали сюда. Ему очень тяжело: нужно постоянно выезжать дирижировать, чтобы заработать, и возвращаться, чтобы налаживать работу собственного театра. Поэтому в Сербии мы делаем три гала-концерта с балетами — «Баядерка», «Сильфида» и «Вариации Сальери». И переезжаем в Геную, в знаменитый театр Карло Феличе, где с местным оркестром показываем шесть «Баядерок». Третий-четвертый по табелю о рангах театр Италии, балет под оркестр — это не фонограмма, это культурно. И под Новый год «Щелкунчик» и «Лебединое» в центре Европы: Германия, Люксембург, Лихтенштейн, Швейцария. Европа. Наконец-то нас стали приглашать в Европу — и это самое главное! — Театр в представлении обывателей — место, где плетутся интриги, солисты готовы на все, ради роли. А у вас еще и приглашенные звезды... — Что касается интриг в целом... Все говорильни идут от безделья. Конечно, разговоры будут — это же актеры, они не могут не сдать друг друга. Но знаете, о чем говорят? «Что слышно, гастроли будут или нет? А какой спектакль поедет? А я буду занят? А какая новая премьера?». Мне кажется, это — главный результат, которого удалось добиться: заставить людей думать позитивно, сформировать желание быть использованным. — После восьми лет работы в театре, можете рассказать, к чему в итоге вы хотите привести наш оперный? — Было безумно трудно первое время. Морально, эмоционально... Я считаю, что перелом произошел буквально за год до столетия театра. И сейчас мы запросто говорим — у нас до конца года четыре гастроли. Ведь это же супер! Это же много! И все гастроли в Европу. Мы говорим о том, что у нас есть связи с главным дирижером Хельсинки, у нас есть Гюттлер, есть дирижеры Клиничев и Грановский, мы с Тителем поставили «Годунова» и будем ставить «Кармен». Профессура консерватории говорит очень важные вещи: «Может быть то, что происходит сейчас — „Золотые маски“, премьеры — более значимо, чем то, что было в 80-ые, считающиеся эпохой расцвета театра». И мне кажется, что главная цель сейчас — попробовать продлить состояние, когда все получается. Чтобы был не год-два-три, а пятилетка или десятилетка взлета, того уровня театра, когда, слава Богу, все довольны, крыша не течет, зарплата платится, спектакли на гастроли ездят, на премьеру все стремятся. То есть цель — это поддержание, что гораздо сложнее, чем его достижение. Я хочу двигаться, развиваться, заставлять говорить о театре, как о престижном и современном.