Судья — одна из самых закрытых профессий. Говорят, что у них есть личное оружие, охрана и какая-то фантастическая пенсия едва ли не в 100 тысяч. Судья Вячеслав Малашковец, человек, посадивший Сергея Дубинкина и Максима Петлина, согласился встретиться с корреспондентом «URA.Ru» и рассказать о том, как устроен российский суд, почему он не самый гуманный и справедливый в мире, мучает ли судей совесть, можно ли им пить пиво с адвокатами и часто ли им угрожают. — Каким образом сегодня можно стать судьей? — На самом деле очень просто: достаточно иметь гражданство России, высшее юридическое образование, стаж работы специальности не менее 5 лет, не иметь определенных заболеваний и сдать экзамены. Когда открывается вакансия в районном или мировом суде, департамент соответствующего уровня дает объявление о вакансии в СМИ. После сдачи экзаменов и сбора документов кандидат обращается в квалификационную коллегию, куда входят не только судьи, но и представители общественности. В том числе и правозащитники, которые принимают решение рекомендовать или не рекомендовать кандидата. Затем уже президент принимает решение. — А мнение председателя суда никого не интересует? — Да, это по своему парадоксальная ситуация: председатель отвечает за работу вверенного ему суда, но рычагов воздействия в плане приема людей, с которыми ему было бы комфортно работать или кого он считает профессионалом, нет. С другой стороны — демократия в действии. — Как вы стали судьей? — Тогда несколько другие требования были. Когда я заканчивал нашу юридическую академию, я сам родом из Челябинска, и как раз получилось так, что приехали люди, отвечавшие за подбор кадров. — Это какой год был? — 1993. Мне предложили попробовать себя в роли судьи. Но затем произошло очень знаменательное: народ в едином порыве проголосовал за Конституцию РФ, которая обязательным условием занятия должности судьи сделала пять лет юридического стажа. И мне пришлось на пять лет задержаться в Березовском. Я когда заканчивал академию, уже начал работать следователем. Годы были интересные, 90-е, и поскольку от принятого решения я уже не отказывался, продолжил службу в следственном управлении, на «земле», и по истечении необходимых пяти лет председатель Березовского городского суда Перминов Валентин Иванович сказал мне: «А зачем тебе в Челябинск? Поработай у нас». — И вы остались... — Я сдал экзамены и стал судьей сначала Березовского суда, а затем через пять лет, в 2003-м, судьей Областного суда. И с этого времени практически постоянно рассматриваю дела по первой инстанции. — Кстати, как распределяются дела между судьями? Почему кому-то достаются интересные процессы с полным залом журналистов, а кому-то дела, где только судья, адвокат и подсудимый, и больше никто на них не ходит? — Здесь очень просто все. У нас в областном суде ситуация очень простая: слепой жребий. Получил дело, рассмотрел, получил следующее. «Повезло» — досталось резонансное дело. «Не повезло» — наоборот. Но если пришел новый человек, сразу давать ему, условно, большую банду нецелесообразно. Руководство все-таки дает первые дела попроще, чтобы человек к работе привык. — То есть получить резонансное дело — это «повезло?» — Кому как. Если нет повышенного внимания к делу, нет шумихи вокруг него, оно спокойно рассматривается в рабочей обстановке, нет никаких особых личных проблем, не так страшно допустить ошибку. С другой стороны, конечно, приятно чувствовать, что твоя работа интересна людям, что твои знания и опыт востребованы. Поэтому двоякое отношение. Поначалу страшно, потом, когда второе или третье дело получаешь, привыкаешь, относишься более спокойно. Меня, например, уже не пугает повышенное внимание. — У вас, например, было дело депутата Максима Петлина, которое для города, естественно, было очень громким... — Мне часто приходится рассматривать дела с участием присяжных, я обычно, когда происходит отбор или когда уже начинаешь работать с коллегией, им всегда говорю: не читайте, пожалуйста, СМИ! Не смотрите телевизор, не обращайтесь в поисковики, не получайте никакую излишнюю информацию. Для того чтобы у вас не сложилось неправильного впечатления о процессе. То, что нужно, вам будет доведено в рамках судебного следствия. Поскольку я советую это другим людям, то и сам придерживаюсь такой же стратегии. Поэтому я, конечно, понимал, что многим этот процесс интересен, что это оппозиционный депутат, известный человек. Но как освещался процесс в прессе, я не знал. — То есть вы вообще не заходите в Интернет во время рассмотрения дела? — Нет. После принятия решения иногда читаю. — И как вам оценки в Интернете? Оппозиционный депутат против застройщика... — Я понимаю, что мой приговор, может быть, не всех убедил. И люди, которые верили ему, так и остались убеждены в том, что он пострадал ни за что. Но для всех хорошим не будешь. По этому делу как раз все ясно, и политика здесь просто использовалась, как инструмент, а застройщик, хороший он или плохой, тут совершенно ни при чем. Судья ведь тоже может быть против того, чтобы вместо леса был торговый центр, но суть уголовного дела совершенно не в этом. Я оценивал не необходимость или, наоборот, опасность этого строительства, а конкретные действия конкретного человека. — То есть политики в этом деле нет? — Конечно, нет. — А в деле Дубинкина? Есть такое мнение, что не только он должен был сесть на скамью подсудимых, но и многие люди, которые были в курсе происходящего. — И Дубинкин, кстати, как и Петлин, говорил, что его дело политическое. Я, правда, не понял, в чем там политика, но такой тезис звучал. В рамках этого дела привлекались и другие лица. По версии следствия, взяткодателем был господин Гительсон, который находился в розыске. Насколько я могу судить по СМИ, Австрия его выдала, он задержан, наверное, скоро будет приговор. Руководство Пенсионного фонда как местное так и московское... Несколько странно было, что так активно защищали Дубинкина, но не более того. Никаких даже косвенных доказательств того, что кто-то еще из высокопоставленных персон причастен к этому делу, я не увидел. — То есть политических дел вообще не бывает? — У меня не было. Да, Петлин говорит, что он политик. Ну если рассматривать это в таком ракурсе, что раз политика привлекли к ответственности, то, наверное, это политика. — То есть он не политзаключенный... — Насколько я понимаю, политзаключенный — это человек, который страдает за свои политические убеждения. А Петлин страдает исключительно из любви к денежным знакам. Какая тут политика? Так же, как и Дубинкин. Только у них несколько уровень разный, аппетит и ответственность. — Раз вы затронули тему присяжных. Говорят, их очень сложно подобрать. У меня есть знакомые, которым приходили повестки, но они в итоге отказывались и не приходили даже на первую проверку. — Если провести опрос общественного мнения, спросить у людей, вы за суд присяжных? 90% скажет «да»! Это же самый справедливый суд, мы двумя руками за. Но когда мы направляем 200 повесток и приходит 20 человек... По-моему это настоящий опрос общественного мнения, и можно сделать вывод, что на самом деле за суд присяжных голосует порядка 10-15, максимум 20%. А вообще, у нас можно гордиться тем, как поставлена работа с присяжными и какие присяжные выносят решения. — Именно в Свердловской области? — У нас гораздо меньше людей просят суд присяжных, и процент приговоров, которые впоследствии были отменены, равен нулю. То есть они все вступили в законную силу, хотя, естественно, все обжаловались. И процент оправдательных приговоров находится... там цифра такая же, если не меньше, чем там, где рассматривают профессиональные суды. — Но вот те, кто приходит, из них отбирают...Например, журналист может попасть в присяжные? — Почему нет? Насколько я помню, ведущая одного из новостных каналов, известная в силу этого женщина, участвовала в отборе. Но она не смогла участвовать в рассмотрении конкретного дела, потому что то ли с кем-то была знакома, то ли ее просто не выбрали. Но такое вот известное достаточно лицо, получила повестку, как законопослушный гражданин, пришла, участвовала в отборе. — Может, люди боятся? Ответственности, бандитов... — Возможно. Был один интересный господин. Присяжным запрещено разглашать то, что происходило в совещательной комнате. Когда процесс завершен, решение принято, как правило, я стараюсь встретиться с коллегами, поблагодарить их за работу и напомнить, что все решения, которые тут приняты, нельзя разглашать. И буквально после этого монолога один из присяжных мне говорит: «Это я против голосовал! Знаете, почему?» Я говорю: «Уважаемый! Вы и мне и вообще никому не должны говорить, кто как голосовал!» А он продолжает: «Я голосовал против, потому что рано или поздно он ведь выйдет! И вдруг я когда-нибудь встречу его на темной улице, и тогда я ему скажу: ты помнишь, счет был 11:1? Так вот этот один был я!» — А вам угрожали? — Нет. Как известно, в Москве гибли судьи, на Кавказе гибнут. Но у нас, видимо, хорошо работает служба охраны, которая обеспечивает безопасность судей. И, кстати, безопасность и присяжных заседателей, и свидетелей, которые по той или иной причине выполняют свой долг и изобличают бандитов и убийц. Потому что такие случаи есть, и по тем делам, которые находились у нас в производстве. Применяют меры безопасности вплоть до того, что людям предоставляют жилье в другом регионе, меняют фамилии. В наших делах такие случаи были. Чаще всего при необходимости человеку просто предоставляют охрану на время судебного следствия. — Охрану предоставляют и свидетелям, и присяжным? — Да. Но с присяжными не было каких-то эксцессов и проблем. Поэтому я всегда говорю присяжным: не бойтесь, приходите. И оплата вам гарантирована, и защита. — А вам тоже охрану предоставляют? — Мне нет. — А коллегам? Может быть пять — десять лет назад? — Мне рассказывали, что действующим судьям в 90-е годы охрану предоставляли. Но последние годы такого нет. — Но все равно ведь есть, наверное, люди, которые хотят встретиться, поговорить. Необязательно сразу с гранатой или пистолетом, но все же... — Таких случаев не было. Со мной точно. — Вечный вопрос судьям: почему в России так мало оправдательных приговоров? — У нас, в отличие, например, от англо-саксонской системы, очень своеобразная система предварительного расследования. В нашей стране раскрытием преступлений занимается одна служба, по большинству дел это служба, которая именуется уголовным розыском. Чаще всего именно уголовный розыск в общепонимаемом значении занимается поиском доказательств, поиском виновных лиц. И у них глобальная задача — раскрыть желательно все преступления. Если сказать упрощенно, для понимания сути, после того, как преступление раскрывается, оно передается следователю. У него задача стоит совершенно другая: ему необходимо, чтобы по делу, которое он подготовил, состоялся обвинительный приговор. И он, как правило, ни при каких обстоятельствах не будет отправлять в суд дело, по которому, с его точки зрения, нет бесспорных доказательств. А во многих странах, кто раскрывает преступление, тот и направляет дело в суд. У нас все сомнения часто гасятся на стадии следствия. И для того, чтобы эта система изменилась, требуется ряд достаточно серьезных законодательных и непростых структурных изменений. А при существующей системе в массовом порядке оправдательных приговоров не будет. — А у вас были оправдательные приговоры? — Конечно. Это стереотип, что суд просто переписывает обвинительное заключение. — Вопрос, может быть, наивный. Мне, как журналисту, непонятно, почему, когда судья зачитывает приговор, это делается бубнящим тоном? Я понимаю, что это не театр, но ведь это важные слова для человека, которого осуждают, а они проговариваются скороговоркой. — Уверяю вас: все подсудимые больше всего хотят узнать, что будет сказано после слова «приговорил». На мой взгляд, требование того, чтобы суд зачитывал весь приговор, наверное, уже лет 60 как устарело. Я вот, например, на слух плохо воспринимаю большой объем специфической информации, и если приговор будет даже хорошо и внятно зачитан судьей, мне кажется, он не совсем понятен будет на слух большинству. — Это почти пытка: стоя слушать два-три-четыре часа... — ...а иногда и несколько дней. Это, как мне кажется, пережиток. Большинству просто необходимо услышать, какое было принято решение, и все. Видимо, поэтому многие коллеги понимают, что это никому не нужно, и стараются проговорить текст как можно быстрее. — А может быть вообще не зачитывать? — Это нарушение закона. Но пока никто этим не озаботился. В районных судах приговоры все-таки не такие большие, как правило, поэтому никто этим не озадачился. Я думал, что после таких важных дел, как дело ЮКОСа, когда к этому было приковано общественное мнение многих стран... Там люди этого вообще не понимают: как так приговор оглашают несколько дней? Везде зачитывает суд, что признан виновным, и все ясно. А потом, кому надо, прочитайте и подайте жалобу, если надо... В некоторых странах судебные решения по почте рассылают заинтересованным лицам. — В последнее время на Урале люди все чаще сбегают из-под суда. Был случай с вице-губернатором в Челябинске, потом пропал мэр Североуральска. Почему людей нельзя было заключить под стражу? Может, это намеренно? Им дали возможность сбежать? — Это очень маловероятно. Все упреки в адрес судебной системы как раз носят другой характер: что суд всех подряд берет под стражу. Сейчас и общественное мнение требует, и закон предоставляет альтернативные возможности. Такие, как домашний арест. Народ побогаче стал жить, могут залог вносить. Поэтому я думаю, что в большинстве случаев это оправдано к людям, которых нет оснований подозревать, что они скроются куда-то. — А они скрываются... — Это шаг отчаяния. Я думаю, мэр Североуральска — это случай исключительный и рассматривать его, как системную проблему нельзя. А в других случаях, ну, побегает, усугубив себе вину. Вот, одно из дел было, 15 лет человек бегал. Он 15 лет жил неполноценной жизнью! Сам себя серьезно наказал, а потом его еще в итоге поймали, осудили и приговорили к лишению свободы. Ну куда он еще побежит? — За границу уедет... — Если есть основания считать, что уедет, то ему, как правило, избирают меру пресечения — содержание под стражей. Кому он там нужен, за границей? Если у него много денег, то да, тогда следователи поступили неправильно, не выбрав ему определенную меру пресечения. Мне кажется, что такой серьезной и системной проблемы нет, и призывать судей к тому, что надо всех брать под стражу, это будет шарахание из одной крайности в другую. — А вы обсуждаете с коллегами то дело, которое сейчас ведете? Советуетесь как-то? — Назвать это обсуждением было бы неправильно. Бывают советы о правильности или неправильности квалификации применительно к какому-то делу, если судья не находится в совещательной комнате. Это возможно. И то особой необходимости в этом нет, вся судебная практика перед тобой. — А с гособвинителем и адвокатами судья может общаться? — Только в процессе. — А если он в коридоре, скажем, с вами заговорил? — Не секрет, что и в маленьких городах люди друг друга знают, да и в областном суде у меня со многими адвокатами и прокурорами хорошие деловые отношения. Поэтому, встретившись в коридоре, мы можем просто поговорить. Я и присяжным всегда говорю: вы, конечно, не шарахайтесь, даже если вы одни лифт вошли, от гособвинителя, или потерпевшего, или адвоката. Не надо просто обсуждать с ними ход процесса, вопросы доказанности или недоказанности, виновности или невиновности. Это неуместно и неоправданно. Сейчас все сделано для того, чтобы такие случайные и непроцессуальные контакты исключить. Судьи отделены от адвокатов и прокуроров дверью с электронным замком. И таких случаев, как раньше, когда какой-нибудь недобросовестный адвокат мог зайти в кабинет судьи, спросив, скажем, когда завтра процесс будет, а выйдет и скажет, что он с судьей договорился о хорошем приговоре. Такие случаи сейчас исключены. Или, допустим, наоборот, гособвинитель зашел и сказал: «Не смей выносить оправдательный приговор!» Такие случаи тоже исключены. — А у вас нет друзей — адвокатов, или гособвинителей, с которыми вы можете пойти в кафе, в театр? — Я вхожу в квалификационную комиссию Адвокатской палаты, то есть знаком со многими из них и со всеми практически хорошие, деловые отношения поддерживаю. Есть люди, с которыми я учился вместе, но они проживают не в Свердловской области. То есть приятели, с кем я жил в одной комнате в общежитии, они живут не у нас в области и отношения к моей работе не имеют. — Возможна ситуация, когда однокурсники встречаются в процессе по разные стороны? — Конечно. Однокурсники у меня работают адвокатами, участвовали в моих процессах. Я из этого секрета не делаю перед руководством. Мы учились вместе, знаем, как друг друга зовут, поздоровались, можем о футболе поговорить... Но о деле я разговаривать не буду. — В футбол с ними можете пойти поиграть? — Могу. Почему нет? — А пиво выпить? — Я бы всем не советовал пиво пить, лучше в футбол играть. — На каком этапе вы уже уверены, какой приговор вынесете? — Когда ухожу в совещательную комнату. Там я прихожу к тому или иному мнению. — А на этапе процесса — нет? — Уже достаточно давно я стараюсь до процесса изучить материалы уголовного дела только в том объеме, который необходим для принятия решения: можно ли вообще назначить дело или нет? Или там есть какие-то нарушения процессуальные, которые не дают назначить дело, а вынуждают меня вернуть его прокурору. Если я вижу, что этого нет и дело назначить можно, я доказательства внимательно не изучаю, для того чтобы действительно, выйдя в процесс, не иметь предубеждения о виновности или невиновности человека. А затем я убежденный сторонник того, что доказательства, как и положено, должны представлять стороны в процессе. И я всегда у них спрашиваю в процессе: вы какие доказательства намерены представлять? И вот они уже называют, например, свидетеля, мы его допрашиваем. Я инициативу никогда не проявляю. В ходе процесса могу и сам обратиться к материалам дела, почитать, но, как правило, что представили стороны, то я и оцениваю. — Вы уверены во всех своих приговорах? — Большинство ошибок в любой профессии совершаются в начальной стадии, когда еще нет достаточного опыта, и на закате карьеры, когда человек уже израбатывается. Во время работы в областном суде у меня ни одного приговора отменено не было. Все приговоры, которые уходили в Верховный Суд если и подвергались изменениям, то косметическим, но глобальным и принципиальным — нет. На начальной стадии, работая в районном суде, один из оправдательных приговоров у меня был отменен. За это время человек, который был освобожден из-под стражи, совершил еще одно преступление. Благо, несерьезное. Если бы серьезное, наверное, тогда моя карьера бы и закончилась. Когда его отменяли, мне казалось, что кассационная инстанция поступила неправильно, но затем, внимательно прочитав решение, узнав, как подсудимый себя повел, я с мнением коллег согласился. До вынесения решения у меня бывают сомнения, не знаешь, как поступить, но после того, как уже вынесено — нет. Не буду говорить штампы, что ночами не спишь, потому что если не спать ночами и думать только о работе, то с ума сойти можно, но многие решения даются непросто.