Ополченцы Новороссии ждут наступления украинских силовиков. К границам Донецкой и Луганской республик стягиваются войска и боевая техника. В составе подразделений ДНР и ЛНР воюют и граждане России. Три добровольца из Сургута своими глазами видели все ужасы гражданской войны. Игорь, Петр и Александр накануне вернулись на несколько дней домой и рассказали о том, что происходит сейчас в Луганске. Подробности — в интервью уральских добровольцев. — Ребята, а почему один из вас в маске? Александр: У меня родственники живут на оккупированной украинской армией территории. Я переживаю за них, не хочу, чтобы он подверглись гонениям. Александр переживает за родственников и не готов показать свое лицо Игорь: По поводу оккупированной территории. Она действительно оккупирована. Причем не армией, а добровольческими батальонами националистов. — Вы в Сургуте работаете? А каким образом вы ездите в Луганск? Во время отпуска? Петр: Мой конкретный случай. Я работал, и когда началась эта война, я действительно взял отпуск, съездил первый раз в июле. Приехал обратно — уволился. Существуют некоторые накопления, которые я пускаю в это дело. — А много вообще таких отпускников в войсках? Или больше местных? Петр: Есть и добровольцы с России, есть и местное население. Я даже слышал, что есть из Америки пацаны — дети русских эмигрантов, которые приезжают и воюют на стороне ополчения. Испанцы есть, мы даже знакомы с некоторыми. — Говорили, что на стороне ополчения воюют совсем мальчишки. Так ли это? Петр: Самому младшему бойцу, которого я видел, 23 года. Моложе никого не встречал. — Наверное, главный вопрос. Зачем вы там? Петр: Главная и первая причина — там страдает русский народ. Мы, как люди русские, готовы их защищать, неважно, какое гражданство человек имеет и в какой точке мира он находится. А вторая причина — тоже немаловажная, это геополитическая. Для нашей страны, как я считаю, не будет хорошо, если там будут стоять натовские войска. Украина хочет быть европейской страной, а это включение в НАТО. Это будет нехорошо для моих детей. — Насколько я знаю, по нашим законам наемничество запрещено. Как вы к этому относитесь? Петр: Это не наемничество, а добровольчество. Я не наемник, я не получаю за это деньги. — Ранее опыт боевых действий у вас был? Петр: В июле, там же. — То есть в принципе, до того как вы приехали на Донбасс, вы не воевали? Петр: Нет. — А в армии служили? Петр: Да, служил. — Опыт, который вы получили в российской армии, оказался полезным? Александр: В Вооруженных силах я служил в 2007 году. У нас была очень хорошая подготовка, потому что было преддверие грузино-абхазского конфликта. Поэтому уделялось большое внимание подготовке и ведению боевых действий, особенно в горах. Все, что мне пригодилось здесь, я получил в армии. И многие ребята, которые на данный момент там воюют, 90% проходили срочную службу и многие были контрактниками. Это большой боевой опыт. Игорь: Сейчас «воюют» — это неправильный термин. Там сейчас не Сталинград. Там не ходят каждый день в атаку. Да, были бои. Летом был Сталинград, а в некоторых местах и Курская дуга. В частности там, где мы были. Но термин «война», наверное, не подходит. — Тем не менее это все-таки зона боевых действий... Игорь: Да, не без этого, даже несмотря на так называемое перемирие. В той же Луганской области есть такой поселок Счастье. Каждый день по времени артобстрел. Налеты авиации. Обстрелы каждый день — с шести вечера и до двух ночи, потом с четырех утра и до полудня. По настоящему. По квадратам уничтожают все живое. Был Луганский аэропорт. Его больше нет. Как вот на Луне представляете? Только еще техникой все завалено сожженной и остатками разрушенных зданий. И перед аэропортом все поля, как картошку копают — все изрыто. Снарядами. И все дороги. Там где летом самые ожесточенные бои шли. Сейчас ситуация немного другая, все ждут наступления украинской армии. — Сталкивались с другими добровольцами из Югры? Игорь: Мы нет. Знаем, что они есть, но мы не сталкивались. — Говорят, за Донецк и Луганск воюет много бойцов из Чечни. Игорь: Видели чеченцев, есть. Но из России вообще много людей. У нас товарищи боевые из Казани, были даже люди из Владивостока. География обширная — вся Россия. Причем люди адекватные, нормальные. — А казаки? Игорь: Казаки, как и любой другой народ, воюют тоже. Некоторые даже нормально воюют. Но есть моменты странные. Тут есть ЛНР, ДНР, а сейчас казаки заявили, что хотят казачью народную республику на территории ЛНР. Великое войско, все такое. Все серьезно. Но буквально несколько дней назад, я сам видел машину в сторону России уходящую — в ней ехали добровольцы-казаки. В то время как все отряды боеспособные заняли оборону и ждут наступления украинских силовиков. И не одна такая машина уезжала в сторону России. — А что касается жестокости противоборствующих сторон? Это все-таки война, как ее не назови. Петр: Знаю отношение свое к этому и отношение других бойцов. Никому не нравится воевать. Плохая война. Где свой, где чужой — непонятно. Допустим, пленные украинские — к ним лояльно относятся, их отпускают и коридоры делают. Друг друга убивать никто не хочет. Это необходимость. Война это необходимость. Просто людям приходится убивать. А отношение к этому у всех крайне негативное. — Все-таки украинский народ считается братским. Мы всегда жили в мире. Вот этот аспект как вы через себя пропускаете? Петр: Я до сих пор считаю украинский народ братским. Несмотря на события, которые сейчас происходят. — А с кем вы тогда воюете? Петр: Я не ставлю себе противника. Я ушел туда защищать людей, а не уничтожать кого-то. Игорь: Есть упрямые факты, против которых не попрешь. Есть там батальоны «Айдар», «Донбасс», «Азов». Например, в состав «Айдара» входят поляки, англичане, много иностранцев-наемников, которые воюют за деньги. Есть в их составе и граждане Российской Федерации, которые также воюют за деньги. Срочники — в армии. А в батальонах — со всего мира народ. Американцы у них есть. Частные военные компании — есть такой термин. Они хорошо подготовлены, обеспечены, и им наплевать, в кого стрелять. Ополченцев, добровольцев, мирных — они не выбирают цель. Они берут квадрат и зачищают. — Отношение населения к сторонам конфликта какое? Петр: То население, с которым мы сталкивались, пророссийское. Лояльно относится к ополчению. Молодежь пишет на заборах «Россия», «Путин». Флаги российские можно увидеть. Может быть, потому что ополчение там стоит. Хотя вряд ли кто-то будет искренне свое отношение высказывать в таких условиях. Игорь: Больше всего страдают люди. Местные. Ополченцы, добровольцы — они воюют. Они осознанно сделали свой выбор. Особенно добровольцы — как мы, как наши товарищи. Все понимают, куда едут. Не в отпуск. Местные больше страдают — люди попали. Еще год назад люди даже не думали, что так будет. Что разбомбят Луганск и пригороды — Краснодон, Новосветловка, Первомайск. Новосветловка, деревня — такой интересный поселок городского типа, типа нашего Солнечного. Окраина, живут люди, которые работают, занимаются бизнесом, не бедные. Дома двухэтажные, красивые из кирпича. Нацгвардия, которая там была, специально бомбила эти дома, чтобы потом размародерить. Люди-то в чем виноваты? Занимались бизнесом, началась буча, захотели жить свободно. И их начали бомбить и расстреливать. — По поводу мужчин призывного возраста, которые, мягко скажем, бегут... Игорь: Да, 26 числа были выборы на той Украине, которая Украина. И на границе, мы сами видели — очередь из машин, которые уезжали в Россию, наверное, равна была 10 километрам. А то и больше. В машинах сидели женщины дети, но также и мужики. Больше нас размерами. Их бегство ничем не обоснованно. Да, никто не хочет воевать, умирать — но это же их земля. Я не понимаю, почему так происходит. Александр: Здоровые мужики, которые бегут оттуда, «моя хата с краю, ничего не знаю» — это не мужики просто. Я знаю другие примеры. Был олигарх местного масштаба. У него завод свой. Он ополченец сейчас. На сайте СБУ он террорист. А просто пришли люди в его дом, ограбили, все разбомбили, все позабирали. Друзей, знакомых поубивали. И он воспротивился, что пришли на его землю. И очень хорошо воспротивился, стал «террористом». — Так вы тоже террористы... Игорь: Вот вы говорите, террористы. Возвращаясь к вопросу, почему я и мои друзья поехали туда. Мы с детства занимаемся тем, что мы солдат погибших, которые с фашистами сражались, поднимаем еще с той войны. И сейчас все, что там происходит, это как история повторяется в виде фарса. Это фарс. С этим фашизмом голимым, потому что уже народ довели до такого отупения и насмехаются над всем. Телевизор случайно включили. Там этот Ляшко, эта Тимошенко, этот Ярош — я просто смотрю и понимаю, что у половины из этих людей в войну бабушки и дедушки предателями были. А сейчас они национальные герои. Тот же Луганск — там такие бои были в Великую Отечественную. Там в каждом населенном пункте, в каждой маленькой деревне стоит памятник и могилы неизвестных солдат. С той еще войны. А теперь с этой. Почему едем? Вот потому и едем. Я видел, как живут люди. Когда только въезжаешь, это бросается в глаза. У нас был случай конкретный: с едой все было хорошо — не было молока. Мы нашли семью, у которых была корова, предложили им поменять мешок макарон на шесть банок молока. Они нам каждое утро давали молоко, а мы им макароны. У них реально ничего нет, кроме этой коровы. Магазины работают, но там нет ничего. Есть лапша быстрого приготовления. Цены даже выше, чем в Сургуте. А денег у людей нет. — Вы упомянули про полностью разрушенный Луганск. Что вас поразило больше всего? Игорь: Есть такой момент, по телевизору это не показывают. Четыре танка и четыре БМП с пехотой заезжают в поселок. С одной стороны дороги больница, с другой — школа. И танки заезжают во дворы, закапываются и начинают обстреливать Луганск. Причем заставили выкапывать местных жителей. И окапываются так, что их взять просто невозможно, не уничтожив больницу и школу. Танк подбить... представляете — взрывается, горит, и в разные стороны все осколки летят. Половины больницы просто нет. И со школой такая же история. А у них учебный год начался. Вот как-то так они воюют. В Луганске самом поражает ночью картина. Город почти миллионник. На въезде стоит автосалон — он только и светится. И отделения банков. Город, такое ощущение, что вымер. Петр: Дома разрушены, света нет. Потому что прицельно бьют по электростанциям, чтобы людей выжить. Сейчас у них уже зима, позавчера был минус, около нуля. Холодно стало. Ладно в частном доме, печку, буржуйку — а в квартире? Стоит многоэтажка — и полдома нет. Александр: В одном из поселков была ситуация, что украинцы капониры вырыли и люди прятались в клубе. И ополченцы потом отбили поселок, но люди не выходили, потому что дальше бои шли. И по этому клубу начала бить артиллерия — потому что там сидели люди. Обстрел был с украинской стороны. Это четко видно по следам. Или вот еще, хорошие дома, дорогие даже по нашим меркам — все как минимум разбомблены. Есть одноэтажные дома, которые не сегодня-завтра развалятся. Они как стояли, не сегодня-завтра развалятся, так и стоят до сих пор. А которые кирпичные хорошие дома — там все разрушено. Люди даже когда домой возвращаются — у них ничего нет. А во дворе еще танк сгоревший. — В августе какая была ситуация? Перед перемирием украинская армия потерпела ряд серьезных поражений. Каково отношение ополчения к тому, что наступление было остановлено? И есть ли возможность и силы идти дальше? Игорь: К остановке наступления отношение очень негативное. Люди были готовы идти дальше. Многие считают это предательством. Особенно местные. Идти дальше — воля есть. Но ополчение — это не регулярная армия. Вот мы приехали из Сургута. Нам перед отъездом друзья помогли. Мы не просили, но нам дали кое-что по снаряжению, билеты купили. А снабжение ополчения нерегулярное. Людям есть нечего — и ополченцам тоже зачастую нечего есть и одеть, а им еще говорят: «Ура, за Родину!». Александр: На оккупированных территориях уже до маразма доходит, что человека могут объявить не террористом или кем-то еще, а просто ненадежным. Ты ненадежный, и тебя за это на пару дней могут посадить и поговорить с тобой, понятно как. — Что в ваших дальнейших планах? Игорь: Решили попробовать себя немного в другом направлении — заняться гуманитарной помощью. Мы конкретно знаем кому, куда и что надо, там на самом деле не все так гладко. Из России идет гуманитарная помощь, но много не доходит. Есть люди нечестные на руку. Пропадает. А потом в магазинах появляется. Бывает еще хуже. Фуру с Новгорода отправили, что-то не получилось, и ее просто на свалку выкинули. А люди потом собирали. Петр: Я хочу охранять гуманитарной помощи. Я думаю, от меня так будет больше пользы, чем с автоматом там бегать. — А что именно сейчас нужно, какая гуманитарка? Игорь: У нас есть контакты на сегодняшний день с гражданской администрацией и с военным руководством подразделений. Помощь должна быть адресной. Потому что так ее можно проконтролировать, проследить. Даже здесь в Сургуте есть люди, которые готовы помочь, но не знают кому. Общался с людьми. Отправили фуру — она ушла в Ростов. И там ее якобы распределяют. Из России распределять гуманитарку в ДНР — нереально. Кому и как она дойдет? Петр: Есть в России и у нас в городе те, кто этим занимается. «Содружество», например. Люди конкретно сопровождают до места. Не на перевалочные базы, а конкретно по месту. — Вы сами готовы сопровождать? Петр: Да, хоть завтра. — А как проходит распределение? Игорь: Скажем так, груз уходит часто налево. Прямо с таможни смотрят, откуда пришла машина, смотрят, что в грузе и отправляют на свои нужды. Мы это видели. — То есть каждое подразделение себе забирает? Игорь: Да, но еще есть другие случаи. Люди гнали в Донецк «ГАЗель» и эта «ГАЗель» повернула вместо блокпоста ополченцев на блокпост украинской армии. И пропала. И судьба неизвестна, не то, что груза — людей. Александр: Допустим, в какой-то больнице не хватает лекарств. И отдавать эти лекарства нужно не коменданту города, а привезти в эту больницу. Комендант может треть себе забрать. А гражданские не получат чего-то. Точечно — это лучший способ. Те же вещи в детский дом. Именно в этот детский дом взять и привезти. Потому что люди разные, бывает, кому война, а кому мать родна. — Спасибо.