Екатеринбургская епархия становится важным лоббистским институтом в Свердловской области. Митрополит Кирилл смело, но дипломатически талантливо поднимает вопрос, погубивший губернатора Мишарина — о строительстве Храма Святой Екатерины. Демонстрирует близость региональным властям, организуя поездку команды губернатора в Верхотурье. А накануне впервые в истории гордумы Екатеринбурга защищал интересы церкви с депутатской трибуны. Есть ли у Владыки друзья во власти, когда священники станут либеральнее и почему главный храм Екатеринбурга можно строить уже сегодня — в интервью «URA.Ru» с Владыкой. — Во время крещенской поездки в Верхотурье мы с вами говорили, что Свердловская область — трудный регион с очень сильным атеистическим течением. Почему он так специфичен? — Специфичен в силу своего создания. Во-первых, он формировался очень своеобразно — вокруг демидовских заводов. Демидовы привозили сюда людей определенного порядка. Во-вторых, сказалось влияние того, что позже здесь появилось много острогов. А может быть, дело не в этом, а в страшном 1918 годе. Помимо царской семьи, за одно лето в Екатеринбурге было убито 47 священников. В советское время в Свердловске действовал один храм на полтора миллиона человек, и это было нормально. Каток везде прошел, но здесь уж больно жестко. — Именно из-за этого, по-вашему, в Екатеринбурге, а не в Тобольске, например, расстреляли царскую семью? — Скорее, это событие наложило определенный отпечаток на Екатеринбург. Но вместе с тем мы не делим мир на черное и белое. В Екатеринбурге — сильные промышленность, научные кадры, сильный народ. Здесь активные верующие люди. У нас есть телеканал «Союз», прекрасная социальная служба. — Вы руководите Екатеринбургской епархией 3,5 года. За это время вы заметили изменения в общественном сознании? — С каждым годом все больше людей приезжает на Царские дни. Это факт. Заметно, что это уже не тысячи, а десятки тысяч. Если крестный ход в 2013 году был длиной в два километра, то в прошлом году — уже четыре. Что касается Екатеринбурга, нам трудно судить, сколько здесь должно быть храмов. Сколько бы их ни построили, все равно там будут люди. Поэтому говорить о том, сколько человек должно приходиться на один храм, не принципиально. Ярославская епархия [ее митрополит возглавлял ранее] равнозначна с Екатеринбургской по территории. Но там на 1,3 миллиона человек 350 приходов, а здесь — 100 с небольшим. — Накануне, выступая перед депутатами гордумы, вы сказали, что могли бы уже начать строить храм Святой Екатерины, но ожидаете общественного договора. — Согласно закону, у нас уже есть фундамент. То есть на основании закона — можем. — Площадь Труда принадлежит церкви? — Церковная земля — под часовней. Плюс ещё небольшая территория. Почему вы все прицепились к храму Святой Екатерины? Этот храм — исток, начало города Екатеринбурга. Как можно жить, зная мать и отца, но забыв про бабушку и дедушку? Если мы говорим о 300-летии города Екатеринбурга, то должны начинать с храма Святой Екатерины. Это даже не сугубо церковная позиция, а гражданская. Мне кажется, что для самого города это в большей степени знаковая вещь. — В большей, чем для вас? — Я просто говорю, что храм должен быть. Но это не значит, что вся епархия начнет рвать на себе подрясники и стоять с пикетами. Надо убрать из этой темы всякую политическую и истерическую составляющие. — Они до сих пор присутствуют, вы их видите? — Думаю, да — по инерции. Люди привыкли, что некоторые власть имущие не хотят восстановить храм . Но все меняется. — Вы правы. Например, вы доказывали свою позицию в администрации Екатеринбурга, которая еще в 2010 году организовала кампанию против губернатора Мишарина: руки прочь от площади Труда. — Я думаю, что у администрации море настоящих проблем: безработица, недостаток финансирования. Кроме того, у областных, городских и церковных властей одна большая задача — забота о людях, которые здесь живут. И у каждой из них — своя большая зона ответственности. — Лично я не против строительства храма на площади Труда: вы предложили новый, компромиссный проект. Город лишается не фонтана, а лишь небольшой общественной зоны. Потеря незначительная, учитывая близость Исторического сквера. Взамен город получает исторический и православный центр. В то же время я понимаю опасения ваших оппонентов: получив разрешение на строительство храма Святой Екатерины, вы можете подать заявку на восстановление Богоявленского кафедрального собора, что был на площади 1905 года. — Видите, я про него ни разу не упомянул даже. — Преемник ваш упомянет. В любое время вас могут перевести. — Никто ни от чего не застрахован, но я надеюсь, что этого не произойдет. Так что придется вам терпеть меня какое-то время [смеется]. Я просто говорю, что сегодня в городе все застроено настолько, что центра как такового нет. И единственная свободная площадка — место, где стоял Богоявленский кафедральный собор. Но давайте будем делать те вещи, которые нам доступны сегодня. А сегодня нам доступно перенести оттуда останки захороненных людей. — Вы говорите, что у вас пока нет возможности подать заявку на Богоявленский собор по финансовым причинам? — Я вообще об этом не говорю. Мы сегодня обязаны перезахоронить останки почетных граждан города, которые там покоятся, — под парковкой и трамвайными путями. Это доступно, надо просто перетерпеть, допустим, неделю, когда перекроют движение на площади. А потом — пожалуйста, пусть там будут и трамвайная линия, и стоянка. — Мы подняли интересную тему — о ваших преемниках. Каково новое поколение духовенства? Чем его представители отличаются от вас, пришедших в церковь в 80-е? — Они привыкли к тому, что не надо, в принципе, ни за что бороться. Для того, чтобы ходить в храм Божий, мне приходилось предпринимать какие-то усилия. Родители страдали из-за меня, их с работы увольняли, делали выговоры. Пришел ко мне священник и говорит: не помогает глава района. А он и не обязан помогать, самому нужно работать. Нам и в голову не приходило, что государство вообще может чем-то помочь. Жизнь нас учила, чтобы мы делали все сами. И строек никаких не было, потому что нельзя было возвести храм. — Продолжая говорить о поколениях духовенства, можно отметить, что после владыки Викентия ваше появление очень удивило. Вы — человек мягкой силы, более дипломатичный. Архиепископ Викентий, как мне кажется, отстаивал интересы церкви напористо. — Давайте мы не будем никого противопоставлять. Владыка Викентий делал то, что мог. И делал хорошо. Он очень много сделал для епархии, города и области, и память о нем здесь останется. — А не тренд ли это — либерализация церкви? Я вижу, как развивается католическая церковь. Папа Римский Франциск очень популярен. Он оправдывает внебрачных детей как способ избежать абортов, строит в Ватикане душевые кабинки для бездомных, скромно живет, фотографируется для селфи... — Когда-то в городе Свердловске был архиерей Владыка Платон. Потом он попал в Ярославль, а оттуда — в Аргентину. Так вот, они друзья с Папой Франциском, работали бок о бок 19 лет. О чем мы с вами говорим? — Настало время мягкой силы? — Время грубой силы может быть только во время захвата твоей страны неприятелем. — А сейчас, вы считаете, другое время? — А сейчас время злое. И мы за это ответственны. Поэтому человек должен творить добро, чтобы это все не вспыхнуло и не загорелось. Потому что можно прийти в храм и услышать: «Ну-ка, ты, пацан, сдвинься. Я тут 20 лет стоял и буду стоять». Но не надо на это обращать внимания. Добросердечность всегда востребована, а сегодня — особенно. — Вы видите, как за последний год изменились настроения прихожан? — У людей сейчас очень много проблем, они озабочены тем, как выжить. Если раньше бабушка приходила и покупала три свечки за 10 рублей, то теперь — только одну. Возвращаясь к Папе Франциску, скажу, что у нас есть автобус милосердия, который регулярно объезжает районы, особенно неблагополучные (Сортировка, Уралмаш, Эльмаш). Бомжей кормим, врачи их осматривают, предоставляем лекарства. — Может, церкви усилить это направление? Вложить средства и ресурсы сюда, а не в строительство храма? — Это параллельные направления. Храмы строят прихожане, благотворители, мы не можем им это запретить. Я знаю, что наша служба милосердия — капля в море. Но мы же не можем заменить социальную государственную службу. — С моей точки зрения, некрасиво, когда власть вмешивается в дела церкви... — А как она может вмешаться? — Например, в Верхотурье отлили колокол — на нем фамилии благотворителей. — Самые лучшие, на мой взгляд и многих других людей, — это ростовские звоны. Приезжайте в Ростов Великий, заберитесь на звонницу и почитайте, что там написано. Это просто такая многовековая традиция. На верхотурском колоколе написано и мое имя, хотя я никакого участия в его создании не принимал. И Патриарха Кирилла — так заведено. — А как вы относитесь к тому, что сегодня многие обряды заменяют веру? Сейчас модно поститься, в 90-е строительство храмов заменяло индульгенцию. — Есть большой перебор с крещенскими купаниями. Понимаете, войти в церковь, соблюдать заповеди и посты — это тяжело, особенно с непривычки. А вот пойти и искупаться в крещенской проруби — это даже интересно. — Вот видите. Нынче, когда в Верхотурье омывался губернатор, разнесся слух: кто не окунется, тот не в команде Куйвашева. — Во-первых, это была шутка. Конечно, тех, кто не купался, на следующий день не отправляли в отставку. Во-вторых, равноапостольный князь Владимир, 1000-летие Успения которого мы вспоминаем, сказал: кто не пойдет креститься, тот мне не друг. Но могу сказать, что если людям просто не мешать, то они шаг за шагом все-таки приближаются к каким-то национальным традициям. Особенно мы видим это на стороне. В исламском мире, например. — А вы фильм «Левиафан» смотрели? — Да, вынужден был — все спрашивали. Посмотрел с нескольких попыток: мне не интересно, когда в первые же минуты на меня обрушивается мат. Кроме того, фильм вовсе не добрый. Там нет ни одного позитивного героя. Даже сын главного героя не самый порядочный пацан. Искусство должно быть добрым. Даже если оно показывает злые и неправильные вещи, финал должен давать надежду. Мы обсуждали этот фильм и пришли к однозначному выводу: для внутреннего зрителя этот фильм создает такую реакцию — валить отсюда надо, и чем скорее, тем лучше. А у иностранцев (а этот меч обоюдоострый) после просмотра этого фильма может появиться мысль: «Ну как же с ними не воевать? Они же нелюди, у них же нет ни одного человекообразного существа». — А власть — она от Бога? — [смеется] Почитайте апостола Павла. Он конкретно это подтверждает. Но какую заслужили — такую и получили. Тем более, сегодня мы сами выбираем власть. Что жаловаться? — А если власть назначенная? — Так она назначена тем, кого выбрали... — В «Левиафане» был показан колоритный местный священник... — Устами местного священника актер говорит просто диаметрально противоположное тому, что написано в Библии. — А сколько в вашей митрополии таких? — Нет у нас таких. У нас все хорошие. — А в предыдущем интервью «URA.Ru» вы говорили, что поставили нескольких священнослужителей «на карандаш», чтобы они решили проблемы в приходах. Отставок не было? — Бывает всякое, но у нас отставок, в принципе, нет. Могу предоставить вам данные, кого и за что мы вразумили. Прошу заметить: те, кто твердил, что я начну всех переводить, сидят на своих местах. За очень редким исключением. — Как вы относитесь к тому, что Русская Православная Церковь пошла в театры? Вчера, кстати, Новосибирский суд оправдал режиссера оперы «Тангейзер» [ее создателей обвиняли в осквернении образа Христа]. — Церковь не пошла в театры. Но я не понимаю: зачем все время играть с огнем? Зачем демонстративно рубить иконы, плясать в храме, рисовать карикатуры? Вы трогаете то самое, что нельзя трогать. Кто дал вам право на извращение? Зачем нужны постановки, которые не соответствуют самому первоисточнику, а созданы только ради оскорбления? — У вас есть друзья в свердловской власти? — У меня есть хорошие отношения. А друзей не может быть сто человек. Я поддерживаю хорошие отношения и с некоторыми московскими чиновниками, и с региональными, но дружба началась еще до их прихода во власть. — У вас бывали встречи, как в «Левиафане»: чиновник приходит к батюшке и просит совета? — Это гротесковая форма. Человек может исповедаться, но не в кабинете, конечно. А в храме, в общем порядке. Мы живые люди, можем поговорить о том, как понимаем то или иное событие. Но я не заявляю: «Ты смотри — голосуй правильно!» — А вот интересно, насколько вы «живой»? Чем занимаетесь, помимо стандартного служения митрополита и монаха? — Случилось так, что мои интересы, в основном, совпали с церковной деятельностью. Могу книжки почитать, повстречаться с кем-то. Тем более, что друзья не всегда могут сюда приехать. — Вы общаетесь по скайпу? — Конечно. Общаемся и с друзьями, с которыми 40 лет назад дружили. Когда у меня есть свободное время, мне нравится съездить к святыням, приложиться к ним. С одной стороны, ты не уходишь из своей среды, с другой — отдыхаешь от того давления, которое есть в обычной, повседневной жизни. А основное — работа. Вот перед вами я принимал документы, подписывал — как и любые другие руководители. — Своей структурой Русская Православная Церковь напоминает светскую власть... — Не знаю. У нас иерархия. — И у них. — Да ну, какая там иерархия. Сегодня он выбранный, а завтра — на пенсии. А у нас — пожизненно.