Сегодня исполнилось три года с момента вступления Владимира Путина в должность президента России. В Москве — сбор правительства и Народного фронта для обсуждения итогов, а главред интернет-ресурса «РБК-Тюмень» Анастасия Гусарова делится личным восприятием этой годовщины: почему еще недавно собиралась эмигрировать, вывозя из России всю семью, а сейчас гордится, что живет там, где родилась; какую роль сыграл для неё конфликт с США и почему отказ от камамбера стал шансом на новую страну, о которой мечтает каждый. О выходе из зоны комфорта, пирамиде Маслоу, Станиславском и Мейерхольде, о самиздате — в общем, о личном и общем — читайте в колонке, написанной специально для «URA.Ru». Назвать меня лояльным к власти человеком никак нельзя. Я родилась в середине семидесятых в семье, где на кухню по вечерам приглашали гостей и читали самиздат. То, о чем рассказывали мне родители, кардинально отличалось от содержимого политинформаций в школе. С учетом моего бунтарского характера последствия были весьма предсказуемы: в комсомол меня не приняли, из школы выгнали, а мой отец едва не лишился партбилета. К счастью, это случилось весной 1989 года. В этом же году в СССР начался экономический этап перестройки, прошли первые частично свободные выборы народных депутатов, Прибалтийские республики первыми прошли по пути распада Союза, а в Германии снесли Берлинскую стену. Сейчас многие мои знакомые и коллеги отмечают, что спустя без малого тридцать лет история как будто закручивается в обратную сторону, и очень беспокоятся по этому поводу. Присоединение Крыма со всеми вытекающими политическими и экономическими последствиями им категорически не нравится. И Путин в роли «собирателя земель русских» вместо уважения вызывает непонимание и ужас. На вопрос «почему?» чаще всего слышу примерно такой ответ: «Жизнь одна, и я не хочу прожить ее без сыра „Камамбер“» (как вариант — французских устриц, норвежского лосося и проч.). Еще несколько человек призналось, что для них ситуация на Украине — это глубоко личная и зачастую трагичная история: там живут их родственники. В своем окружении я в меньшинстве. Мне с некоторых пор нравится происходящее. Телевизионная пропаганда здесь ни при чем. Надо ли объяснять, что она не действенна в отношении журналиста, знакомого с системой изнутри. Еще три года назад я на полном серьезе собиралась эмигрировать из России по причинам, понятным, наверное, каждому россиянину: коррупция, кумовство, воровство, прогнившая судебная система, скотское отношение власти к народу (Крымск я запомню надолго) и столь же скотское отношение народа к самому себе. Когда ежедневно на разных уровнях и при разных обстоятельствах сталкиваешься с людьми без чести, без совести, без чувства собственного достоинства, не уважающих ни себя, ни других — начинаешь приходить к мысли, что у страны нет нормального будущего. Потом случился Крым. Россия забрала свою территорию (которая никогда не была украинской — так же, как Украина никогда, за исключением короткого периода, не была незалежной) и впервые за долгие годы вступила в открытый и затяжной конфликт со Штатами, подобравшимися к землям, входящим в сферу наших геополитических интересов. Это нужно было сделать хотя бы для разнообразия. С 90-х годов большинство моих сограждан занималось только тем, что отдавало, разбазаривало и собственноручно всеми доступными способами разваливало государство изнутри, зато было очень милым и приятным для мирового сообщества. Мне нравится, что, говоря на тему Крыма, Путин давно перешел с дипломатического на понятный любому обывателю язык и называет вещи своими именами. Некоторые мои знакомые говорят, что Крым — это то единственно стоящее, что было сделано Путиным за все его пребывание на посту президента. Но предполагают, что это результат случайного стечения обстоятельств, за которым не последует никаких положительных изменений в жизни страны. «Как я могу любить свое государство, когда здесь не производят нормальную одежду, еду, не хотят строить нормальные дороги? Если бы в России не воровали, сэкономленных денег хватило бы тупо на покупку десяти Крымов», — заметила одна из моих коллег. А мне кажется, что эта история не без шансов. Объясню свою позицию на примере из области, далекой от политики и экономики. В театре есть система Станиславского, ее еще называют психотехникой. Мастер считал, что переживание на сцене первично. То есть если надо, к примеру, сыграть испуг, то актеру необходимо вызвать у себя это чувство, после чего у него совершенно естественным образом возникнет желание побежать, что он и сделает весьма органично. А есть еще система Мейерхольда — биомеханика. Ее суть заключается в том, чтобы сначала побежать. И тогда испуг сам придет к тебе. Я рассматриваю Крым именно как систему «побежал — испугался». Можно бесконечно медитировать, транслировать с трибун, что мы патриоты, любим Родину, что у нас есть чувство собственного достоинства. Нормальные дороги от этого не появятся, коррупционеры не исчезнут, даже сморкаться на тротуар некоторые индивиды не перестанут. Лично для меня Крым стал той самой биомеханикой, вызвавшей чувства, которые я ранее не испытывала. И вот на этой настоящей, а не искусственной эмоции может заработать уже психотехника, влекущая за собой определенные действия. Грубо говоря, «я почувствовал себя великим и пошел делать великие дела на благо Родины». Все — круг замкнется. Согласно пирамиде Маслоу, Путин предложил мне большее, чем удовлетворение физиологических потребностей и потребности в безопасности. Он предложил мне удовлетворение потребности в принадлежности и любви. Принадлежности к государству, любви к нему и гордости за него (оппозиция не могла предложить ничего из вышеперечисленного). Эти чувства могут привести на следующую ступень — к удовлетворению потребности в уважении и признании. Вопрос только в том, легко ли будет расставаться со своими привычками. «У меня есть знакомый проектировщик дорог, — рассказывает еще одна моя коллега. — Я у него спросила, зачем ты делаешь высокие бортики? Это жутко неудобно велосипедистам, мамам с колясками. Он мне ответил, что в проекте у него были скошенные бортики. А сделали всё это строители, работу которых он потом принимал вместе с комиссией. По его словам, он подписал акт приемки, потому что не хотел ссориться с мэрией (для которой важно было сдать все в срок и без дополнительных затрат на переделку), не хотел лишиться последующих контрактов». Кто-то не готов рисковать финансовым благополучием, ссорясь с мэрией, кто-то не хочет тратить время на развитие собственного швейного бизнеса, предпочитая покупать дешевое шмотье в Китае и продавать втридорога в России, кому-то выгодно обогревать нефтегазовую столицу при помощи котельных на дизельном топливе, привозимом из Перми. У каждого есть своя маленькая зона комфорта — сложенные вместе, они составляют огромную некомфортную территорию. Может, пора попробовать побежать? Мне кажется, что до тех пор, пока у нас не появится чувство собственного достоинства, все в стране будет идти через зад. Но чтобы это достоинство появилось и не пропало, государство должно наконец-то повернуться к народу передом. Сейчас очень подходящий для этого момент. Не хочется говорить банальности про острейшую необходимость прекратить лгать и воровать. Про необходимость прекратить сосать из трубы и пилить нефтяную ренту, не диверсифицируя экономику. Про необходимость вкладываться в науку, медицину, создавать условия для малого бизнеса. Про возврат нормальных всенародных выборов. И так далее. Элементарный вопрос, который у меня возникает сегодня: если уж мы вернули себе Крым, то почему мне до сих пор дешевле слетать практически в любую «заграницу»? Где логика? Некоторые боятся, что скоро из-за Крыма, в экономику которого сейчас вбухиваются миллиарды, мы начнем голодать. Полная ерунда. Если уж мы когда-то будем голодать, то точно не из-за Крыма. Эта плодородная земля при честном и правильном использовании со временем воздаст сторицей. А пока, если надо, лично я готова сменить формат потребления и ужаться в расходах. Сегодня мне хочется смотреть на происходящее глобально. В то время, как на наших глазах, возможно, творится история, думать, что жизнь слишком коротка, чтобы прожить ее без сыра «Камамбер» — слишком мелко. Для меня — точно. При этом я отдаю себе отчет в том, что завтра, через месяц или год эта кажущаяся обнадеживающей история может закончиться «за упокой». Ни один политолог, социолог, аналитик не расскажет правду, не объяснит, что на самом деле происходит вокруг Украины, и уж тем более — что на самом деле в голове у президента. Я знаю, что ничего не знаю. Я лишь ориентируюсь на свои ощущения и желание (местами — даже мечту о чуде), чтобы наступил какой-то совершенно новый «1989 год». Делать прогнозы, тем более оптимистичные, — опрометчиво. Мы можем радоваться румянцу на щеках, а он вдруг окажется не показателем доброго здравия, но признаком поздней, неизлечимой стадии туберкулеза. Однако в любом случае мысль об эмиграции меня больше не посещает. В этом плане мне близка позиция Кирилла Серебренникова. В одном из интервью его спросили, не хочет ли он навсегда уехать из России. Режиссер ответил, что бывают времена, когда совсем плохо, а сейчас всего лишь х...во. «Так х...во долго быть не может. Потому что это „х...во“ какое-то уж совсем... бездарное, — сказал Серебренников. — Ситуация скоро поменяется. И мы будем нужны своей стране».