«Этот губернатор — деревянный». Станислав Савин, бывший личный фотограф Куйвашева, Мишарина и Росселя рассказал, какими он их видел через линзу своей камеры и воочию. С кем было проще всего, а с кем приходилось мучиться, чего нельзя было снимать, кто ковырял в носу, когда удалось нарваться на настоящую истерику и почему никогда не пользовался программой Photoshop — в откровенном интервью «URA.Ru» о самоцензуре и правилах работы в резиденции свердловских властей. — Станислав, а вы помните свою первую съемку главы региона? — Это был еще господин Страхов. Я тогда работал в «Главном проспекте». Мы, помню, какой-то банк открывали. Торжество по этом поводу проходило в Театре драмы, там присутствовали первый консул США в Екатеринбурге Джек Сигал и, конечно, весь бомонд Свердловской области. Но Страхов мне особенно не запомнился. Разве что одна поездка… Была какая-то предвыборная «шняжка», и в связи с этим нам показали дачу Эдуарда Росселя, и потом повезли в загородную «резиденцию» к Страхову — это оказался скромный участочек, чуть ли не традиционные «шесть соток». Чайком журналистов напоили. Но мы все поняли, что это так… пыль в глаза.   А потом я пришел в «Областную газету», тогдашний ее редактор Глазков поддерживал кампанию Росселя — ну и пошло-поехало: командировки, встречи, репортажная, протокольная съемка. Помню, Эдуард Эргартович с первой же встречи начал за руку здороваться. Очень демократичный, искренний человек, совершенно лишенный какого бы то ни было высокомерия. Человек из народа — это про него.   — Интересно, из протокольной съемки первого лица региона можно сделать «шедевр»? — Безусловно. Особенно если речь идет об Эдуарде Росселе. Он же очень эмоциональный человек, не скрывающий свои эмоции даже во время официального общения. Он мог улыбнуться собеседнику, похлопать его по плечу — словом, вносил даже в протокольные встречи некую неформальность. Хотя, конечно, репортажная съемка интересней. Задача протокольной — всего лишь зафиксировать факт в течение пяти-семи минут, сделать портреты официальных лиц. Кстати, при Росселе нас очень деликатно, мило выставляли из кабинета, когда истекало отведенное время. Говорили: «Ребята, мы вам не мешаем?» Такой тонкий намек. После Росселя такого уже не было. — Обходились более прямолинейно? — Ну, например, первое впечатление от работы с Александром Мишариным — шок. Каменное лицо, сжатые губы, напряжение во всем теле… А сделать работу мне нужно в ограниченное время — и чтобы снимки были достойные. И по его поведению было непонятно, то ли уходить, то ли оставаться. Какой-то невнятный безэмоциональный кивок, смахивающий на тик. Думаю, что и приближенные лица испытывали похожие чувства. Помню, при Росселе «протокол» мог спокойно зайти: «Эдуард Эргартович, время истекло, нужно уходить». При Мишарине такого не было. Я сам был свидетелем, как в приемной спорили его секретарша и сотрудник службы протокола, кому идти к «шефу» и напомнить, что его уже минут 15 ждет человек. Спор был на уровне: «Иди сам, мне уже с утра досталось». Трудно было к нему подход найти… — Удавалось поймать его естественные человеческие эмоции? — Удавалось. Иногда. Редко. Я его, извините, для себя охарактеризовал — «деревянный». И потом с Мишариным пришла специфическая команда. А ведь, как известно, короля делает свита. Мне есть с кем сравнивать. В команде Росселя были специалисты высочайшего класса. Взять того же Александра Левина — с ним было очень просто договориться, он отвечал на любые вопросы, помогал организовывать работу.   А при Мишарине появились странные люди. Их даже снимать было сложно. Помню, снимал селекторное совещание. Сидят Мишарин и два его «соратника». Один (не буду называть фамилию) чистит ногти, разглядывает маникюр свой, чуть ли не в носу, пардон, ковыряет. А вокруг, между тем, камеры. Поразительное неуважение. С прессой окружение Мишарина вообще не умело работать. Мы тоже, конечно, были с ним в поездках по области, но они были какие-то хаотичные, неструктурированные. Помню, Александру Сергеевичу очень захотелось с блогосферой подружиться. Как-то взяли в поездку по нескольким объектам области (дорогам, стройкам) блогеров — целую машину загрузили. А это люди, которые представления не имеют, как работать «в поле». Им одно надо — сфотографировать что-нибудь «интересненькое» и сообщить кому-нибудь по телефону: «А я тут с губернатором катаюсь!» Цирк. — С приходом Евгения Куйвашева стало, образно говоря, легче дышать? — В общем — да. Поначалу Евгений Владимирович был несколько скован. Я так понимаю, ему пришлось привыкать к публичности, осваиваться. И, видимо, не было рядом такого человека, как Левин у Росселя, который мог бы что-то подсказать, помочь в организации съемки. Который был бы неким надежным связующим звеном между губернатором и прессой. — Станислав, сложно найти компромисс между творческой задачей и цензурой? Она ведь есть в работе человека, снимающего первых лиц региона? — Это, скорее, самоцензура. С каким-то давлением («здесь снимайте, а здесь нет») я не сталкивался. Разве что иногда при Мишарине было нечто подобное. Я «личником» работал, бывало, человек из его команды грудью встанет: «Стас, все, здесь не снимай». А между тем блогеры суетятся, снимают кто во что горазд и потом — к гадалке не ходи — весь этот хлам выложат в сеть. Я-то за свою работу отвечаю, знаю, как снимать первых лиц. В Казань опять же приезжали, Мишарин зашел в православный храм — тут же команда: «Он свечку будет ставить, ты это не снимай». Что в этом такого? Россель поднимал Верхотурье, неоднократно заходил в храмы, у меня с тех времен множество снимков. Но, повторюсь, как таковой жесткой цензуры нет. Просто сам понимаешь, что если ты что-то нелицеприятное сделаешь, тебя неправильно поймут и отлучат от дела всерьез и надолго. Или навсегда. — Неужели никогда не было профессионального искушения поймать интересный, но, может быть, не совсем деликатный момент? Как, собственно, делают блогеры. — Честно скажу — нет. Был у меня один кадр, его, кстати, потом заказало Ассошиэйтед Пресс. Отмечалось десятилетие американского консульства, на которое приезжал американский посол. И они там резали какой-то свой пирог. И вот я сделал кадр, когда посол с широко открытым ртом пытается откусить от огромного куска. Тогда интересно было. Но вообще, когда человек ест, мне самому неприятно снимать. Я воспитанник той старой школы фотожурналистики, которая придерживалась правила: зазвенели бокалы — аппаратура в сторону. — К слову о старой школе. Какие профессиональные нормы ей были свойственны? — Тогда мы работали с пленкой. Ограничение — 36 кадров. То есть ты ждал момент наверняка. Сейчас, с появлением «цифры», пластают серию снимков по принципу «что-нибудь да получится». Мы же во времена пленки были самодисциплинированны. Знали: мероприятие длится столько-то — должен сделать столько-то снимков, плюс кулуары, плюс несколько кадров про запас. Ответственность была много круче. Кроме того, нужно же было вернуться, все это дело проявить, высушить, напечатать, отглянцевать — целый процесс! А сейчас фотоаппараты с wi-fi, снимки сразу передаются, а бильд-редактор что-нибудь уж выберет. Эта легкость исполнения работы не может не отражаться на качестве работы. Голова отключается, знай — жми на кнопку.   Еще сегодня непонятная мне мода завелась — снимать поближе к объекту. Чуть ли не объективом в лицо лезут. Мы всегда держали расстояние, есть же, в конце концов, длиннофокусные объективы. Ты в этом случае не в поле зрения объекта, не мелькаешь у него перед глазами, не доставляешь ему дискомфорт. Молодежь же теперь ничего не смущает. Хотя приятные исключения, конечно, есть. — А есть в вашем архиве фотографии первых лиц региона, которые вы никогда никому не покажете? — Пожалуй, нет. Как-то не сложилось. Да и задачи сделать такие снимки я никогда себе не ставил. А вот интересных съемок, конечно, было немало. Одна из таких — открытие медно-цинкового рудника за Ивделем. Было невероятно интересно наблюдать сквозь объектив за Росселем, за его погружением в эту тему, за его эмоциями. Тайга кругом, а тут клочок освоенной земли! У него глаза горели! Почему-то еще запомнилась съемка на первом «Иннопроме». Мы уже отработали, возвращались в резиденцию — как вдруг звонок: «Срочно возвращайтесь!» Вернулись — оказалось, Мишарин собрался прокатиться на сигвее. Надо сказать, он быстро его освоил, уверенно поехал. Правда, Максимов все равно рядом бежал — страховал. — Интересно, с кем-нибудь из губернаторов у вас сложились более теплые личные отношения? — Нет, я всегда дистанцию держал. Максимум на уровне: «Здравствуй, Стас. Как дела?» Мне большего и не надо. Но в ИТАР-ТАСС был фотокорреспондент Анатолий Семехин, он работал с Борисом Ельциным до того, как тот в Москву уехал. Вот однажды Ельцин, будучи президентом, нанес визит в Свердловскую область. Прилетел в Екатеринбург, у трапа самолета выстроились все встречающие — Россель, силовики, пресса. Хлеб-соль наготове. А Толя оказался сразу за силовиками. И вот Ельцин спускается с трапа, Россель делает шаг навстречу — и тут… Борис Николаевич увидел Семехина. И мимо Росселя к Толе — обниматься. Все, понятно, в недоумении были. — Вам приходилось фотошопом пользоваться? Скажем, последствия вечернего фуршета на лице объекта устранять? Или какой-нибудь физический изъян? — Нет, что ты! Репортажная, событийная да и любая другая съемка — это же факт истории, его нельзя искажать. Максимум снимки в газету перед публикацией обрабатываются. И потом — во всех агентствах снимки, обработанные в фотошопе, никто не примет. Более того, это чревато дисквалификацией фотографа. А что касается физических недостатков… Я же их вижу и стараюсь эту «тему» обойти. Например, во время первых съемок Мишарина после ДТП при определенном освещении были явно видны на черепе посттравматические последствия. Приходилось выбирать другую точку, снимать с другой стороны так, чтобы деформация была незаметна. В работе возникают и другие неожиданные трудности. С Евгением Куйвашевым, например, я столкнулся с проблемой. Иногда возникает необходимость снять «проходку». То есть нужен снимок энергично идущего человека. И не одного, а в окружении. Так вот Евгений Владимирович раньше нередко во время таких проходов делал лишние, мешающие мне движения. Потирал лицо, например. Но со временем от этой привычки он избавился. Как-то снимал награждение в резиденции, в Доме Севастьянова, и Куйвашев заходил в зал под объявление «голоса Свердловской области» Паши Блика. Шел уверено, красиво, статно. Хорошие у меня снимки получились. — Губернаторы по большому счету обычные люди. Они могут быть раздосадованы, разгневаны, раздражены. В каких случаях эти эмоции можно и нужно передать на снимках? — Когда они являются дополнительной иллюстрацией к событию или журналистскому тексту, например. Как-то мы ездили с Мишариным на строительство дорожного кольца на перекрестке проспекта Ленина и улицы Луначарского. Там все было плохо, срывались сроки. Губернатор давал отповедь какому-то прорабу: «Я тебя заставлю! Ты сам возьмешь лопату!» Гнев Мишарина был как раз нужной иллюстрацией к ситуации. И я его снял. Получился Зевс, мечущий громы и молнии. Но это не значит, что я разделял эти эмоции. Во-первых, нашел, кого распекать, зачем на «стрелочника» кричать? Во-вторых, на мой взгляд, губернатор в любой ситуации должен держать себя в руках. В-третьих, что-то было в этом гневе искусственное, такой гнев — на публику. Еще вспоминается одна съемка. Лосиный взрывался. Мне крайне нужен был снимок, как Греков — тогдашний командующий Уральским военным округом — докладывает о ситуации Воробьеву. Но они стояли тесным кружком вместе с другими официальными лицами, и мне пришлось подойти очень близко. У Грекова истерика случилась: «Что вы тут снимаете!» Сорвался человек. Ну, я отошел, подходит какой-то милицейский чин: дескать, что ж ты тут мешаешься? Я ему честно ответил, что не пристало боевому генералу устраивать девичьи истерики. У каждого своя работа. — Не было никогда желания выставку организовать — «Первые лица»? — Для выставки, определенно, у меня недостаточно материала. Это надо столько лет работать «личником», сколько Владимир Мусаэльян у Брежнева. Я, кстати, знакомился со школой его работы, чтобы задать себе критерий. — Посещает ли вас такое чувство, как профессиональная зависть? Снял кто-то первое лицо региона блестяще, а у вас защемило: «Жаль — не моя фотография». — Такого нет. Бывает, себя корю: «Что же ты так не снял?» А кому-то завидовать — какой смысл? На себя только остается злиться.