Екатеринбург не Кельн и не Париж, а некоренные жители Сортировки и других «анклавов» пока конфликтуют не с уральцами, а между собой. Это плохо, но междоусобицы полезны российским властям. Парадоксально, но в этом есть польза для коренных россиян, которые не хотят видеть детей мигрантов в наших школах. И совершенно напрасно, считает уральский эксперт Алексей Старостин. Он оценивает миграционную политику российского государства, рассказывает про последний «гвоздь в гроб Европы» и выжженные кислотой пальцы, а также о способности России «растворить» поток беженцев. Подробности — в интервью «URA.Ru». — В новогодние праздники Кельн захлестнула волна насилия — выходцы с Ближнего Востока нападали на молодых немок, полиция не могла их защитить. После подобных нападений во Франции, Голландии, Финляндии европейские политики, особенно правого толка, обострили «миграционный вопрос» и потребовали введения жестких мер, а федеральный канцлер Ангела Меркель отменила визит в Давос. В России мигрантов тоже очень много, и потому нельзя не задать вопрос: не грозит ли нам, россиянам, уральцам, что-то подобное? — Если сравнить две территории, которые рядом находятся — Западную Европу и Российскую Федерацию, то наша миграционная политика совершенно другая. Короткий экскурс в историю. В России с проблемой массовой миграции столкнулись дважды: в конце 90-х годов, когда беженцы из Чечни ехали, и в 2000-е, когда поехали гастарбайтеры из ближнего зарубежья. И трудовая миграция до последнего времени носила колоссальные масштабы, особенно в 2013—2014 годах. Но сейчас из-за изменений в законодательстве, а также из-за кризиса поток мигрантов стал меньше. В Европе же проблема с миграцией из стран Северной Африки и с Ближнего Востока встала довольно давно. Предпосылки возникли после Второй мировой войны, когда началась реализация «плана Маршалла»: разрушенную экономику восстанавливали на американские деньги, была нужна была рабочая сила. И бывшие колонии стали ее источником. Ошибка европейских политиков послевоенной Европы заключалась в том, что они допустили анклавизацию. Французы, британцы не усмотрели в компактном расселении мигрантов угрозы. И поэтому пригороды Парижа, отдельные населенные пункты в Великобритании, Манчестер, например, превратились в этнические гетто с обитателями из одного региона.   В Германии сформировались очень большие турецкие кварталы. И это — еще до нынешнего [сирийского] миграционного кризиса. Анклавы мешали ассимиляции. Просто потому, что там — в семьях и кварталах — говорили либо на арабском, либо на урду, либо на хинди или турецком. А французский или английский учить смысла не было, потому что тут формировалась вся инфраструктура: тут мечеть, свои магазины, химчистки, парикмахерские… Смысл изучать язык страны, если без этого можно существовать комфортно и получать пособие? Проблема наиболее выпукло стала проявлять себя в конце 80-х, в 90-е годы, то есть раньше, чем у нас. В 2000-х, когда европейцы спохватились, было уже поздно. Политика мультикультурализма, в основе которой был постулат о взаимном уважении и признании разных культур, провалилась.   — Минуточку. Вы говорите об анклавах — я сразу же вспоминаю Сортировку в Екатеринбурге, «Таганский ряд». Там уже есть китайский квартал. Это не то, про что мы говорим? — Нет, не совершенно то. Близко нет. Вы посмотрите этнический состав самого рынка «Таганский ряд». Да, там живут мигранты. Но, во-первых, там живут вместе армяне, азербайджанцы, таджики, узбеки, киргизы, китайцы, вьетнамцы. И бог знает, кто там еще живет. И это не анклав. Там между собой все-таки разговаривают на русском языке, и используют его те же мигранты. Во-вторых, налицо явные внутренние взаимные противоречия между выходцами из этих стран. Этнические прежде всего. Возьмем армян и азербайджанцев. Вспомните, какая была ситуация весной 2015 года, когда был убит азербайджанский футболист, мальчик? Тогда снова эта тема поднялась. Вспомните 2010 год, когда в Оше, в Киргизии, была резня киргизов и узбеков, у нас этот конфликт тогда тоже проявлялся. Были митинги протеста и все такое. Слава богу, потасовок не было, но в других городах были. У нас периодически на 4-й овощебазе случаются драки между выходцами из разных стран. То дагестанцы с азербайджанцами, то таджики с узбеками… То есть вот эти противоречия есть и не дают мигрантам как приезжему элементу превратиться в некую единую протестную массу. И, кроме того, мы говорим о том, что наши власти стремятся всячески противостоять образованию анклавов. — Каким же образом? — Не допускают компактного расселения. Вот приведите пример хоть одного крупного анклава в России. Нет их. А во Франции арабами из Алжира целенаправленно заселяли пригороды крупных городов. Для них возводили общежития, чтобы, например, им было удобно работать на фабрике. Мужчин утром увозили на фабрику, вечером — привозили. Но когда в 73 году случился мировой экономический кризис, рабочие привезли с собой семьи, женщин. И куда? Туда же. Так образуется анклав, то есть место компактного проживания, более-менее крупное, одной определенной этнической группы. Хотя стоит добавить, что в царской России, например, анклавы были. Мусульманские, в городах. Там была тоже проблема — там не знали русского языка, что препятствовало интеграции. Например, татары и бухарцы (купцы из Средней Азии — прим.ред.) жили вместе, у них были собственные институты, общий язык, и им было незачем особо общаться на русском. Отдельные люди как представители общины — мулла или купцы — взаимодействовали с властями. Они знали русский язык, но основная масса — нет. И это не мешало им жить. Традиционно есть два пути: либо ассимиляция полная, либо частичная. В последнем случае это утрата языка, но, например, сохранение религии. Разные варианты существуют.   — Склонен согласиться, что политика современного российского государства представляется достаточно консервативной. — Она правильная. Во-первых, она все-таки ограничивает число мигрантов. Если оценивать эволюцию законодательства, то оно очень сильно ужесточилось. Это я говорю, как практик, который работает с мигрантами. Оформить разрешительные документы стало дороже и сложнее. И контроль стал лучше, потому что идет повальная дактилоскопия (без этого никак), осуществляется контроль паспортов — все они стали биометрическими. Если раньше можно было подделать паспорт, поменять фотографию, сменить фамилию и сделать новый документ… Сейчас это невозможно. Хотя, конечно, некоторые «умные» люди себе пальцы выжигают кислотой… Это раз. Во-вторых, есть некоторое ограничение на иностранную рабочую силу. «Ближники» едут по-прежнему и в том объеме, в котором хотят, а вот дальнее зарубежье — Китай, Монголия и все остальные — по квотам. И в России китайцу найти работу достаточно сложно. Предприятие должно его пригласить, оформить рабочую визу и гарантировать трудоустройство. — Россия уже сталкивалась с массой беженцев — из восточной Украины. Куда они делись? — Да, в 2014 году в страну прибыло более миллиона украинцев. Но сейчас вроде бы все рассосались. Кто-то нашел работу, люди как-то устроились. У некоторых есть родственники в России. Правительство предпринимало массу мер в регионах, особенно на Дальнем Востоке. Например, в Хабаровском крае теперь очень много шахтеров из Донецка. Европа же столкнулась с большим потоком людей. 500 тысяч людей скопились на границе, для всех это был шок. Потому что такой организованной массы людей там давно не видели. Глядя на это, понимаешь, что Европа таким количеством мигрантов «забивает гвоздь себе в гроб». — Давайте представим на минуточку, что эти люди устремятся в Россию. Нам этот поток чем грозит? — Арабы с Ближнего Востока? — Да, допустим. — А мы их на Дальний Восток отправим. Россия огромная — это раз, даже на карту посмотрите, есть место. Но все зависит от нашей миграционной политики: ничего страшного не произойдет, если мы не дадим мигрантам компактно расселяться и скапливаться в больших городах. Мы понимаем, что традиционный миграционный поток в Свердловскую область концентрируется в Екатеринбурге и пригородах. В Нижнем Тагиле. И фактически все. Процентов 10 остается на всю остальную область, и из-за этого наступает социальная напряженность. Потому что зримо видны изменения этнического состава города. — Это мы к вопросу ассимиляции? — Нет, это про этнический состав. И поэтому в 2013 году у нас всякие акции протеста начались, в том числе против мигрантов. Мы это переживали. Но власти ужесточили миграционную политику. И смотрите, как организованно были украинские беженцы раскиданы по всей территории России! Они нигде не скопились в какую-то критическую протестную массу. Сотню сюда закинули, другую — туда. В Красноярский край, в Хабаровский, в Приморье. И если Россия принимает арабов с Ближнего Востока, то их точно так же надо раскидывать по всей территории страны. Но с ними, конечно, могут быть сложности — нужно будет учить их языку, нашей культуре, потому что очень сильно образ жизни отличается. — Тем не менее еще один живучий миф: мол, русская нация растворится в приезжих. Возможны такие последствия? — Сложно сказать. Давайте пока вернемся в Европу. Могут ли французы или немцы раствориться в приезжих? Существуют три сценария развития событий вообще для западных стран. Первый — самый благоприятный, когда мигранты принимают культуру этого общества и отказываются от своих этнических традиций. И такие примеры есть. Есть футболисты в Германии, турки или арабы, которые прекрасно говорят по-немецки, пьют пиво… Вот это реальная интеграция и спасение для Европы. В Германии есть министр по делам миграции, и практически везде в Европе такие министры-мусульмане. Это, например, женщины, которые не носят платки, говорят на немецком или английском языке, тут родились и выросли. Они думают, как европейцы, приняли ценности этого общества. Идеальный сценарий для любой страны, которая принимает мигрантов. Еще один сценарий: масса мигрантов будет скапливаться, в результате возникнут протестные настроения и у приезжих, и у местных. Мы это уже наблюдали во Франции, в начале 2000 годов, когда французы приняли закон, запрещающий носить хиджаб и вообще религиозные символы, типа крупного креста, и протестовал кто? Мусульмане, потому что позиции католической церкви во Франции достаточно слабые, реально практикующих христиан не так много. Это, кстати, был следующий этап. После политики мультикультурализма, например, французы начали силовую принудительную политику интеграции. И это воспринималось общиной болезненно, потому что она уже сложилась, она привыкла так жить, а тут ее начинают ломать через колено. И это все может закончиться гражданским противостоянием. По Сети, кстати, уже фильм «гуляет» с сюжетом про войну в Европе. Наконец, третий сценарий: европейцы примут ислам и все произойдет само собой. И факты такие тоже есть. Огромное количество европейцев, сотни и тысячи, принимают ислам либо в результате брака с мусульманами, либо по идеологическим причинам. — В пределах какого временного отрезка увидим изменения в этническом составе Европы? — В ближайшем будущем. Горизонт — 20-25 лет, и Европа станет другой совершенно. Париж уже другой. — Я знаю, что у многих вызывают опасение мусульмане, которые массово приходят молиться в мечетях. Это непривычно и может пугать — о какой ассимиляции можно говорить? — Посмотрите, эти люди уже давно проживают в городе, они уже стали его частью. Но все-таки есть проблемы — вопрос к нашим школам. Например, в 2015 году был очень громкий судебный процесс, когда в Москве в учебные заведения не брали детей из семей мигрантов только из-за того, что у родителей не было регистрации. Это было нарушение Конституции, потому что дети имеют право на образование, кем бы они ни были. Суд встал на сторону граждан — и правильно. Детей мигрантов надо брать в школы обязательно, потому что школы на сегодняшний день — это единственный в России эффективно работающий институт по социокультурной адаптации и интеграции мигрантов в общество. Это многолетние наблюдения и практика. Если дети учатся на русском языке в школе, у них есть русские друзья, они перенимают наш образ жизни, культуру и язык. Да, этнически они могут оставаться мусульманами, но со временем это начинает стираться. Даже в мечетях сейчас проповеди читаются на русском, потому что прихожане многоэтничны. — Нередко на улицах Екатеринбурга можно увидеть, например, автомобиль с надписями арабской вязью, звездами и полумесяцем. Понятно лишь то, что это про ислам. А еще хорошо видно, что это довольно агрессивная демонстрация… Демонстрация чего? — Это подчеркивание своей национальной и религиозной идентичности. — Вы видите в этом предпосылки для конфликта? — На мой взгляд, нет, потому что сегодня официальная политика России этому способствует. Она говорит: «Гордитесь своей культурой, мы создаем условия для ее реализации». Но в то же время есть некие негласные правила, что мы создаем условия для общежития. То есть город, если так сравнить, — это огромная коммунальная квартира, где живут разные народы и разные соседи. И есть некие общие правила, и их надо соблюдать, чтобы не было противоречий. Все говорим на русском языке для межнационального общения. Если у тебя Сабантуй или таджикский какой-то праздник, то ради бога, в семье говорите на родном языке, изучайте, но какие-то крайние формы демонстрации, типа лезгинки на Красной площади… Не стоит.