Какие настроения у россиян? Как мы переживаем кризис? Что на самом деле думают те, кто отрицает межнациональные конфликты? Почему так часто требуют смертную казнь? В канун 10-летия «URA.Ru» мы попросили ведущего аналитика ФОМа Григория Кертмана рассказать, как изменились настроения сограждан за это время. За это время Украина перестала называться братской страной, стоимость доллара выросла больше чем в два раза, а цена на нефть упала в два раза: наша экономика проделала путь от национальных проектов до антикризисных планов. Мы стали влиятельной и самодостаточной державой, которая в состоянии отказаться от всего западного: уничтожение санкционной продукции тому пример. Мы научились защищать свои ценности и поняли, что России с Европой не по пути. Что же произошло за 10 лет с российским обществом, и почему «Болотная» помогла Владимиру Путину. — Григорий Львович, с начала двухтысячных российское общество прошло через «тучные нулевые», потом через кризис 2008-го, а сейчас люди переживают новый экономический кризис. Как за этот период менялось социальное самочувствие россиян: от национальных проектов до антикризисных планов? — В конце каждого года с середины 90-х мы  спрашиваем у людей, лучше или хуже предыдущего был уходящий год для них лично и для России в целом. Данные меняются постоянно, и их динамика тесно связана, конечно, с экономической ситуацией — хотя и не только с ней. В декабре 2015 года 38% опрошенных сказали, что этот год был для них лично хуже предыдущего, а 14% — что лучше. А применительно к России в целом 47% оценили год как худший, нежели 2014-й, и только 10% — как лучший. Эти суждения — самые мрачные за все время наблюдений, если не считать 1998 год, когда цифры были совершенно экстремальными и ни с чем последующим не сопоставимыми. Прогнозы на 2016 год тоже не слишком радостные, но они оптимистичнее ретроспективных оценок. Как, впрочем, и обычно. Применительно к России в целом 23% респондентов сказали, что этот год будет лучше прошлого, 25% — что хуже. Свои личные перспективы видятся более благоприятными. В целом же,  хотя сейчас ситуация осознается как кризисная и люди видят негативные тенденции, ощущают их на собственном кошельке, говорить о каких-то катастрофических настроениях, панике было бы большим преувеличением. Тут следует иметь в виду, что советскому человеку цикличность экономического развития была совершенно незнакома. Но опыт жизни в рыночных условиях постепенно нарабатывается, люди привыкают, что экономика то поднимается, то опускается. А для тех, кто помоложе, это вообще нормально. Поэтому схожие по силе кризисы будут, наверное, переживаться спокойнее, переноситься — в эмоциональном плане — легче, чем раньше. — А если говорить о пике социального положительного самочувствия, то на какие годы оно пришлось? — Тут кривая постоянно колеблется. Люди ведь не знают, что будет дальше, и поэтому им трудно адекватно оценить то, что есть. Данные не позволяют говорить о каком-то одном пике социального оптимизма, но самые высокие показатели фиксировались нами в 2001 и 2007 годах. — Мы с вами разговариваем накануне выборов в Госдуму. C момента появления нашего агентства состав парламента менялся два раза. Как изменилось за эти 10 лет отношение россиян к депутатам? — Отношение к депутатам как было, так и осталось негативным. Депутат воспринимается по преимуществу как своекорыстный, ленивый, эгоцентричный и не очень компетентный персонаж, который обходится дорого, а пользы приносит мало. Такое отношение к депутату как к социальному типажу давно сложилось и никуда не уходит. При этом, когда мы спрашиваем, нужна ли Дума вообще, абсолютное большинство респондентов неизменно говорит, что она нужна  (примерно четверть граждан считает, что без нее можно было бы обойтись). А если мы уточняем, зачем нужна Дума, то главный, самый распространенный ответ —  чтобы принимать законы. Однако она воспринимается, главным образом, как некий  юридический департамент при власти — а не как законодательная власть. Идея разделения властей в стране не очень-то прижилась, большинство не понимает, что это такое. — В какой исторически момент сформировалось такое отношение к депутатам, как к бесполезным существам? — Не могу сказать точно, но думаю, что в середине 90-х, когда Дума постоянно находилась  в фокусе внимания СМИ, оно было уже в основном сформировано. Во всяком случае, это давняя история. И неудивительная, учитывая наш исторический опыт — как давний, так и постсоветский. — А если говорить о партийных предпочтениях людей: насколько менялись политические приоритеты? — За последние годы — не сильно. Сейчас рейтинг «Единой России» где-то в районе 50%. Летом и осенью прошлого года  был повыше, 54%-55%. В конце 2010-го года, за год до предыдущих выборов, он был примерно такой же, а весной 2011 года снизился до 43-45%.  Рейтинги других партий — примерно такие же, как в начале того цикла.  Никакие новые партии практически никому не известны и не интересны — во всяком случае пока. Знают 4 парламентские партии, меньше — «Яблоко» и «Патриотов России». И все. Часть респондентов позитивно откликаются на привлекательные «неполитические» бренды, но отсюда до голосования за «зеленых» или «пенсионеров за справедливость» — большая дистанция.  Раскрутятся ли новые партии? Маловероятно. — Вы говорите, что жители России все эти годы воспринимали Госдуму как законодательный департамент при власти. За этот период парламентарии приняли много скандальных законопроектов: это и закон об оскорблении чувств верующих, о запрете пропаганды нетрадиционной ориентации среди несовершеннолетних, закон Димы Яковлева — насколько такая законотворческая деятельность вызывала одобрение у российского общества? — По горячим следам закон Димы Яковлева одобряли, по данным наших коллег из ВЦИОМа, больше 50%, а сейчас — 76%. Причем доля одобряющих росла постоянно. Почему? Потому что, задавая соответствующий вопрос, нельзя не упомянуть усыновителей из США, а отношение к этой стране в последнее время ухудшалось. Я не могу сказать про реакцию на каждый из этих законов, но известно, что у нас не самое толерантное общество, так сложилось издавна. Например, ощутимое большинство российского общества — всегда за смертную казнь. Левада-центр регулярно спрашивает респондентов, как следовало бы поступать с гомосексуалистами, наркоманами, проститутками,  и в прошлом году от 18 до 21%  говорили, что их надо просто ликвидировать, а сверх того еще примерно треть — что изолировать от общества. А членов религиозных сект предлагают ликвидировать 25% респондентов. К алкоголикам и бомжам настроены несколько менее сурово, но ненамного. А если установка на репрессивные меры настолько распространена, да еще и укрепляется, согласно динамике ответов на эти вопросы, то понятно, что всяческие запретительные инициативы, касающиеся любых меньшинств, могут встречать массовое одобрение. Да вот недавний пример: по данным ВЦИОМа, 45% граждан одобрили бы введение закона, предусматривающего наказание, и довольно строгое, за «уклонение от трудоустройства» (в переводе на советский — за тунеядство). — В продолжение темы толерантности. Как за это время менялось отношение к религии? Поворотной точкой принято считать историю с Pussy Riot, после которой в России активизировались так называемые православные активисты. — На самом деле, отношение российского общества к религии постепенно меняется, и это интересный процесс. С одной стороны, у нас постоянно называют себя православными более двух третей участников опросов, но больше половины из них ни разу в жизни не открывали  Евангелие. Это точно совершенно. С другой стороны, несмотря на гигантский разрыв между декларируемой и реальной религиозностью, процесс приобщения к религии неуклонно идет: растет и доля воцерковленных, и доля тех, для кого религия действительно важна, значима, даже если они и не следуют всем церковным предписаниям. А по мере того, как это происходит, распространяются и определенные опасения по поводу возможных негативных последствий вмешательства церкви в общественную жизнь, политику, проникновения в школу и т. д.  То есть картина постепенно усложняется. Что касается «Pussy Riot», то эту историю уже более или менее забыли. Когда людей просят припомнить, сталкивались ли они  со случаями оскорбления чувств верующих (кстати, примерно три четверти ничего вспомнить не могут), то «Pussy Riot», называют 1-2%. После этого ведь много чего уже было, в том числе и истории с «Шарли Эбдо». — Но все эти события сказывались как-то на настроениях общества? Или все-таки очень быстро забывались? — Само по себе событие довольно быстро забывается, а общая установка, что надо бережно относиться к чувствам верующих, разделяется, безусловно, большинством и укрепляется, видимо, под влиянием таких эксцессов. Кстати, в 2006 году, когда была та история с газетной карикатурой  на пророка в датской газете, публикацию осуждало относительное большинство россиян — больше 40%, а недавно, применительно к истории «Шарли Эбдо», уже абсолютное большинство — более 60%. Впрочем, сравнивать надо с осторожностью: и ситуации, и их контекст сильно различаются. — Чуть ранее вы говорили, что количество людей, поддерживающих закон Димы Яковлева, растет, в том числе потому что при опросе упоминаются США. Как вообще за это время менялся список недружественных стран в сознании населения? В 2006  году, например, одной из главных международных проблем назывались оношения России и Грузии. — Естественно, ситуация с Грузией давно ушла с авансцены. На тот момент противостояние с Западом в массовом сознании было фоновым, латентным, и когда поллстеры спрашивали о самых недружественных странах по отношению к России, то на первый план выходили Грузия, Литва, Латвия. Но, естественно, при этом всегда предполагалось, что их недружественность по отношению к России зиждется на том, что они входят в мощный западный альянс, пусть и на правах слабых сателлитов. Соединенные Штаты, конечно, тоже назывались многими в ряду недружественных стран, но не лидировали в соответствующих списках.  Сейчас — лидируют безоговорочно. Когда мы в последний раз спрашивали об этом (в мае прошлого года) США в числе самых недружественных стран назвали 83% опрошенных, Украину — 66%, а занявшие там 3-е и 4-е места Германию и Великобританию — лишь 29 и 27%. Понятно, что этот поворот связан, в основном, с событиями на Украине. Это повлияло и на другие наши внешнеполитические ориентации. Тут есть заметные изменения. В числе самых близких дружественных стран 5-7 лет назад фигурировали Белоруссия,  Казахстан и Германия. А сейчас Германию тут вытеснил Китай, отношение к которому существенно изменилось. Когда мы попросили респондентов назвать только одну страну, которая является самым нужным, самым ценным партнером России, половина как-либо ответивших на этот вопрос назвали именно Китай. — Насколько легко эти тренды меняются, в зависимости от информационной повестки?  За какой срок, например, нелюбовь к США теоретически может превратиться в любовь? —   В принципе, все меняется очень быстро и сильно зависит от текущих событий и от их освещения в СМИ.  Украина ведь тоже не так уж давно была в ряду наиболее дружественных стран. Да и Турцию еще прошлой весной 20% опрошенных называли в числе таких стран:  это, между прочим, 5-е место после Белоруссии, Казахстана и Китая, которые упомянули более чем по 60%, а также Индии (26%). А недружественной страной считали Турцию только 3% опрошенных.   Но есть при этом некоторые устойчивые факторы, и с США дело, конечно, обстоит несколько сложнее, чем с другими странами. Тут нелюбовь в любовь в одночасье точно не превратится, но я вполне допускаю, что при определенных обстоятельствах в отношении к США произойдут серьезные перемены. И не только из-за достигнутых договоренностей по Сирии. Есть такая зависимость: необходимой, хотя и недостаточной, предпосылкой для того, чтобы отношение к США существенно улучшилось, является уверенность наших сограждан в том, что Россия сильна и обладает большим влиянием в международных делах. Дело в том, что в картине мира «среднего россиянина» наилучший модус взаимоотношений с США — это более-менее дружественные, партнерские отношения на равных. Второй  по предпочтительности — это конфронтация, противостояние на равных. Третий — это конфронтация не на равных. А вот дружественные отношения не на равных — это наихудший вариант. Так устроена наша геополитическая идентичность: мы — сверхдержава, которая  ни с кем не должна дружить с позиции слабости. Уж лучше противостояние. — Григорий Львович, принято считать, что с обострением отношений с Западом внутри российского общества возник так называемый посткрымский консенсус, который в том числе решил проблему межэтнических конфликтов: Кондопога, митинги на Манежной якобы остались глубоко в прошлом. Так ли это на самом деле? — В повестке дня эти темы гораздо менее актуальны, чем были 5 или 10 лет назад. В ходе опросов люди реже, чем раньше, говорят, что велика вероятность конфликтов на межэтнической почве там, где они живут, в их регионах и городах. Но когда мы задаем какие-то базовые вопросы, выявляющие установки россиян применительно к этой проблематике, получаемые  данные особого оптимизма не вызывают. В самом конце 2014 года — то есть уже много времени спустя после присоединения Крыма — у нас 58% респондентов заявили, что следует ограничить въезд представителей некоторых национальностей в их регионы, треть — что жители коренной национальности должны иметь больше прав, чем их сограждане иных национальностей. Это чуть меньше, чем несколькими годами раньше, но все равно очень много.  А Левада-центр периодически выясняет отношение людей к лозунгам типа «хватит кормить Кавказ», и оказывается, что уровень их популярности тоже  практически не снижается. Понятно, что в последнее время не было негативных ситуаций, актуализирующих эту проблематику. Возник новый явный враг в лице Запада, против которого происходит некоторая консолидация, сглаживающая межэтнические противоречия. Есть также несколько агрессивный патриотизм Кадырова, который многим импонирует и в некоторой степени дезактивирует антикавказские настроения. Кроме того, в условиях кризиса в российских городах становится меньше гастарбайтеров из Средней Азии. К тому же за прошедшие годы к этой иммиграции россияне немного уже адаптировались и оценили ее позитивные стороны. Все это работает на снижение межэтнических противоречий. Но базовые установки сохраняются, поэтому при каком-то стечении обстоятельств все может вернуться. — После присоединения Крыма и новой геополитической повестки рейтинги Владимира Путина взлетели до рекордных. Как за 10 лет менялись политические настроения общества и отношение к Владимиру Путину: страна ведь дважды пережила выборы президента, рокировку, протесты рассерженных горожан? —  Путинская повестка первых двух сроков президентства была, прежде всего, повесткой стабильности. И тогда, после потрясений  90-х годов, и экономических, и политических, и после войны в Чечне, реальные  и многочисленные признаки стабильности гарантировали массовую поддержку. Тем более что уровень жизни в стране до кризиса 2008 года рос весьма ощутимо.  Причем идея стабильности, вроде бы консервативная «по определению», на том этапе выглядела весьма динамичной и едва ли не прогрессистской: ведь стабильность требовалось не столько защищать, сколько создавать чуть ли не с нуля.      Но стабильность — это ведь вещь привлекательная до тех пор, пока ты хорошо помнишь о прошлой нестабильности или пока ей что-то явно угрожает. Если стабильность устанавливается надолго, то она перестает цениться. И тогда нужны либо угрозы, возвращающие ей ценность, либо какой-то пересмотр повестки. Я, кстати, думаю, что если бы не было протестов на Болотной, то результаты Путина на выборах президента в 2012 году были бы ниже. А так возникла некая угроза стабильности и, как следствие, актуализация идеи стабильности, олицетворяемой Путиным. — То есть протестное движение даже помогло Владимиру Путину? — В известной мере. Не было бы Болотной — не было бы и Поклонной. Осенью 2011 г. логика предстоявшей избирательной кампании Владимира Путина была не вполне ясна. Повестка стабильности несколько выцвела от времени и потеряла в убедительности после кризиса 2008 года. К тому же в период президентства Дмитрия Медведева она была, по сути, замещена повесткой модернизации (что бы это ни означало). И в этой ситуации рокировка, анонсированное возвращение Путина выглядели не вполне понятным решением — хотя его выдвижение и одобряли на тот момент, по данным нашего опроса, 55% россиян. Но, при всей популярности Путина, у значительной части граждан возникло и некоторое недоумение по поводу вектора предстоящих перемен, и некоторое раздражение по поводу того, как, собственно, была  объявлена рокировка. Это раздражение стало одной из причин протестов зимой 2011—2012 годов. Но именно эти протесты позволили реанимировать повестку стабильности и, тем самым, обеспечили предвыборную кампанию Владимира Путина главной темой. — А как за это время менялись темы и поводы, которые консолидировали россиян? — Сейчас, понятно,  Крым в этом отношении перекрыл все. И, затем, обострение отношений с Западом, которое, собственно, доминирует в новостных программах СМИ. Есть, судя по опросам, консолидирующее чувство гордости по поводу военной мощи, спортивных побед, научных достижений.