Число людей, живущих с диагнозом ВИЧ-инфекция, к концу 2017 года превысит миллион человек. По числу выявляемых случаев заражения ВИЧ Россия — на унизительном третьем месте после ЮАР и Нигерии. Что не так с государственной стратегией противодействия «чуме 20 века» и почему сильнейшая держава мира никак не может победить эпидемию ВИЧ-инфекции — в интервью директора федерального центра СПИДа Вадима Покровского для «URA.RU». — Вадим Валентинович, опубликованы данные по смертности от ВИЧ-инфекции: якобы в прошлом году от СПИДа в России умерло 17,5 тысяч человек. Это так? — Это официальные цифры Росстата. А по нашим данным — даже больше. Росстат учитывает тех, кто умер именно от ВИЧ-инфекции, но мы еще собираем информацию, сколько всего умерло ВИЧ-инфицированных (причины смерти могут быть разные). Так вот, в 2017 году в России умерло 32 тысячи ВИЧ-позитивных людей. Часть из них, по-видимому, умерла не от СПИДа, часть — от сопутствующих заболеваний. Все это надо уточнять, но эти данные в нашей системе очень сложно получать: ЗАГСы пишут, что не могут сообщить это без согласия умершего. Но то, что попало в отчеты Росстата — это люди, которые точно умерли от СПИДа. — Ваш прогноз по смертности от ВИЧ в 2017 году? — Думаю, будет больше 20 тысяч, потому что смертность растет очень быстро — даже быстрее, чем растут новые случаи ВИЧ-инфекции (в процентном соотношении). — А сколько человек сегодня в России заражены ВИЧ? Два года назад вы пугали нас цифрой в миллион… — Всего в России зафиксировано более миллиона 100 тысяч случаев ВИЧ-инфекции [с 1987 года — ее появления в СССР], но где-то 250 тысяч [за 30 лет] умерли. Людей, живущих с ВИЧ, сейчас зарегистрировано 930 тысяч. В прошлом году было выявлено 100 тысяч новых ВИЧ-инфицированных, в этом году за шесть месяцев было более 50 тысяч, то есть к концу году опять будет не менее 100 тысяч. По итогам 2017 года мы получим около миллиона. Это живые люди, которые все нуждаются в лечении. Но лечение у нас сейчас получает не более трехсот тысяч человек, а на самом деле даже меньше, потому что часть прекращает лечиться. 300 тысяч — это те, кто начинал лечение в прошлом году. А на диспансерном учете состоит 600 тысяч человек. То есть порядка трехсот тысяч человек еще даже не приходили в центры СПИДа. — Где ситуация с заболеваемостью ВИЧ-инфекцией хуже всего? — Самая тяжелая ситуация — в крупных городах Урала, Поволжья и Сибири. Там исторически сложилось большое число наркопотребителей, от которых потом люди заражались половым путем. Трудно сказать, почему именно эти города: возможно, там было более-менее благополучно в 90-е годы и туда больше везли наркотики. Поэтому Самара, Екатеринбург, Иркутск — одни из самых пораженных. Но если раньше лидировал путь передачи инфекции через наркотики (при пользовании одним шприцом — прим. ред.), то сейчас ситуация меняется: в прошлом году половой и наркотический пути сравнялись, а по данным за первое полугодие 2017 года стал преобладать половой путь — при гетеросексуальных контактах, между мужчинами и женщинами. — Весной и в начале лета из разных регионов приходили пугающие новости о перебоях с препаратами для лечения ВИЧ — о том, что нужных лекарств нет, пациентам меняли схемы (но препаратов, назначенных на замену, не хватало, что повлекло вмешательство прокуратуры). По данным пациентского сообщества, сейчас ситуация более-менее выравнялась. Как в целом обстоит дело с лечением ВИЧ-инфекции в России? — Сейчас лекарства поступают, но, поскольку закупки шли неравномерно, производители, выигравшие аукционы, тоже поставляют неравномерно. Процесс идет непростой — то там, то здесь возникают моменты, когда где-то чего-то не хватает. В целом, лечение запаздывает. По данным UNAIDS, 50% людей с диагнозом ВИЧ-инфекция получают антиретровирусную терапию, а в России — только треть. По идее, надо лечить всех ВИЧ-положительных — только в этом случае можно добиться снижения смертности. А мы начинаем лечить только тех, у кого число иммунных клеток ниже 350. На практике — даже ниже: пока назначат лечение, пока человек получит и начнет принимать препараты. Некоторые люди, которые не наблюдались в центрах СПИДа, попадают в больницы прямо со СПИДом — с крайне низким уровнем иммунитета, близким к нулю (норма — выше 500, обычно около 1000 так называемых CD4-клеток на миллилитр крови — прим. ред). Такого пациента тоже можно вылечить, но эффективность этого лечения уже гораздо ниже. Вот и получается, что у нас смертность от ВИЧ растет, тогда как во всем мире — снижается. — Почему так происходит? Ведь государство взяло курс на борьбу с ВИЧ, есть стратегия, которая утверждена правительством… — Стратегию приняли, но никакого финансирования под этой стратегию не заложили. Дополнительного финансирования Минздрав не получает. Сегодня практика такая: сколько дали денег — столько и есть, надо в них укладываться. Что делает Минздрав? Он, в основном, работает на снижение стоимости лекарств. Но все равно мы не успеваем за тем количеством пациентов, которое нарастает. Если мы посмотрим на план бюджета, то увидим, что расходы на борьбу с ВИЧ-инфекцией собираются даже снижать. Поэтому ожидать снижения смертности от этого диагноза не приходится. По-моему, опасность эпидемии ВИЧ еще не до конца понята нашими политическими деятелями. Поэтому посыл здесь совершенно ясный: «О чем вы думаете, товарищи?». К сожалению, дело дошло до того, что мы сейчас уже несем прямой экономический ущерб от гибели людей. Чтобы спасти их, нужно вкладывать больше денег и в лечение, и в профилактику: сейчас уже ясно, что эпидемия у нас очень серьезная. По росту числа выявленных случаев ВИЧ-инфекции, по данным UNAIDS, мы на третьем месте после ЮАР и Нигерии. Пора уже делать что-то эффективное. — Если лечить надо как минимум в два раза больше людей (а то и в три), сколько же необходимо средств на борьбу с ВИЧ-инфекцией? — Мы уже несколько раз считали эту цифру: для того, чтобы остановить эпидемию, надо 100 миллиардов рублей. Чтобы сделать лечение правильным, чтобы обеспечить процесс кадрами: количество пациентов растет, но надо же и количество врачей увеличивать. Сейчас в стране меньше пяти тысяч инфекционистов — тех, кто может работать с ВИЧ-инфекцией, и их количество только снижается. Из них половина должна быть занята ВИЧ-инфекцией, потому что во многих инфекционных больницах уже большую часть коек занимают ВИЧ-инфицированные. Нужно готовить врачей, им надо платить зарплату. Мне рассказывали, что в каком-то городе врач-инфекционист принимает по 100 человек в день — какое же это качество работы? Даже 20 приемов в день — это большая нагрузка. Естественно, нужны и помещения, и оборудование, и диагностические тест-системы. Все это стоит не меньше 100 миллиардов рублей в год — только тогда мы это остановим. Пока у нас главная стратегия — выжидания. Что, может быть, за границей изобретут вакцину и нам ее бесплатно отдадут? Или появится вдруг какое-нибудь сверхлечение? Я не знаю. Но эпидемия-то разворачивается все шире и шире. Я тридцать лет работаю в этой области, а ситуация с каждым годом все хуже и хуже.