Свердловская область вошла в тройку регионов — лидеров России, выиграв 62 президентских гранта на 133 миллиона рублей. Но при этом НКО (в т. ч. и на Урале) по-прежнему мало известны обычным людям и «никому не нужны». Сколько третий сектор зарабатывает на добрых делах, как воруют в сфере благотворительности и как переломить отношение обществу к НКО — в интервью лидера свердловских «некоммерсантов», регионального координатора фонда «Нужна помощь» в Екатеринбурге Виктории Щелковой. — Вика, новость о том, что 62 свердловских некоммерческих проекта стали победителями второго конкурса Фонда президентских грантов в 2018 году, до сих активно обсуждается среди представителей НКО. Как восприняли эту новость сами «некоммерсанты»? — Люди радуются: никогда раньше Свердловская область не была в тройке лидеров. Я 12 лет работаю в этой сфере, но впервые вижу, чтобы эта радость была всеобщая. Все друг друга поздравляют, руководители организаций комментируют посты друг друга, пишут: «Вы крутые!» После предпоследнего конкурса грантов, результаты которого были озвучены летом, такого не было. Хотя тогда мы тоже выиграли немало. — Откуда эти победы? Это Алешковский научил уральцев работать по модным западным технологиям? — «Благотворительные гастроли», с которыми ездит Митя Алешковский, безусловно, дали серьезный толчок (кстати, 8—9 ноября прошла вторая серия «Благотворительных гастролей» в Екатеринбурге). Но, когда Митя первый раз приезжал к нам с «гастролями» в 2014 году, это не вызвало такого ажиотажа, как в 2018-м. Потому что его фонд «Нужна помощь» появился только в 2014 году и тогда вообще мало кто знал, кто такой Алешковский. За несколько лет его фонд вырос с ноля до 200 миллионов рублей в год, а сам Алешковский стал яркой медийной персоной, которая вызывает огромный интерес. В июне на его «Благотворительные гастроли» зарегистрировались 264 человека, из них 80 процентов я не знала, хотя работаю в этом секторе 12 лет. Собрались многие, в том числе те, кто «сидел в подполье»: они делали свое дело и им было не особо интересно, чем занимаются другие. Но формат «гастролей» был таким, что мы были вынуждены рассказывать друг другу, кто мы такие — мы же там бились за грант! После Алешковского и его первого визита в 2014 году к нам стали заглядывать другие федеральные эксперты, а представители наших НКО, наоборот, стали ездить в другие города за опытом. Сектор стал активно заниматься своей профессионализацией. Что у нас было до этого? Одна конференция «Благотворительность на Урале», которую делали журнал «Эксперт-Урал» и благотворительный фонд «Синара». Но в последние 4-5 лет происходит масса событий, обучающих семинаров, приезжает множество ярких спикеров. Люди учатся, перенимают опыт. Мы стали осознавать свои сильные стороны и помогать друг другу. Стали сами проводить семинары и конференции для других городов. В конце октября в Екатеринбурге прошел форум «Уралфандрайзинг», который назвали главным фандрайзинговым событием в России в 2018 году. — Ок, вы крутые, но что это за люди, которые выиграли 133 миллиона? На «URA.RU» выходила новость о победителях — мы анализировали проекты — кого там только нет: и казаки, и зэки, и организаторы фестивалей национальных культур, и ура-патриоты. Мне кажется, что если бы не Фонд президентских грантов, то одной половины этих проектов не появилось бы, а другую половину представляют организации, которые делают реально интересные и важные дела, но они всю жизнь были нищие, и только фонд президентских грантов вдохнул в них жизнь, не так? — В организации, которые нищие (духом, кадрами, смыслами) даже президентские гранты ничего не вдохнут. Если посмотреть на список Свердловской области, это ни разу не нищие, а реально очень сильные организации. Например, Ольга Бойко и ее Диспоцентр, который занимается досугом и реабилитацией ребят с ментальными нарушениями (аутизм и задержки развития) через спорт. Это «Уральский клуб нового образования», который запустил проект для молодых айтишников. Это «Новая жизнь» (Вера Коваленко), которая занимается профилактикой ВИЧ в уязвимых группах (секс-работницы, наркоманы, бывшие осужденные), это Лариса Бучельникова и ее проект «Навстречу семье» (по сопровождению детей из детских домов и по переобучению педагогов в детдомах). Мой «Фонд развития Урала» выиграл грант с программой «Урал исторический»: мы проводим в школах занятия по краеведению, а потом вместе со школьниками бьемся на турнире. Это «Открытый город» с мастерскими для людей с ментальными заболеваниями, это «Наследие реки Чусовой» из Первоуральска — огромный список, всех не перечислить! — В таком случае вы наверняка знаете людей, которые стоят за сбором средств на операции больным детям через прозрачные кубы или коробки в магазинах. Однажды «URA.RU» написало о таком кубе, который стоял в свердловском заксобрании. После запроса одного депутата этот куб исчез. Хозяева всех этих кубов — мошенники? — Есть фонды, которые мы знаем. Например, в аэропорту Кольцово стоит куб фонда «Дети России» — это фонд УГМК. Я приезжаю в тату-салон — там стоит прозрачный куб фонда «Живи, малыш» Егор Бычкова. Я знаю этот фонд, я ему верю, я могу дать гарантию, что Бычков не ворует эти деньги, а действительно направляет их на операции малышам. А если я стою на перекрестке Белинского-Малышева и ко мне подходит человек с прозрачной коробочкой, а на ней ни названия фонда, ни реквизитов — только фотография больного ребенка, я предполагаю, что это мошенники. Раньше я была «молодец» и всем давала деньги: женщинам, которые подходили ко мне со слезными историями, как они потеряли все документы, чумазым детям, которые мыли мне фары на машине. Но лет 10 назад я прочитала статью о том, что все это сеть, которая крышуется. С тех пор я перестала давать им деньги. Кстати, некоммерческий сектор работает над тем, чтобы таких становилось меньше — есть специальная организация «Вместе против мошенников». — Есть ли гарантия, что среди свердловских организаций, выигравших президентские гранты, нет мошенников? Нет организаций-пустышек, однодневок, которые выиграли от несколько сот тысяч до нескольких миллионов рублей, потом что-то проведут, как-то отчитаются, а по факту просто отмоют президентские деньги? — Лично я как Виктория Щелкова такой гарантии дать не могу. Но как эксперт сообщества, понимающий, как идет оценка проектов (это 700 экспертов со всей России, которых тоже отбирают и обучают месяцами) могу дать гарантию: выиграли достойнейшие. Но реализуют ли они проект именно так, как заявили, покажет время. — Просто я знаю людей, которые говорят: «Мы столько лет в этом секторе, всех знаем, и вдруг всплывает организация, которая получает серьезные средства, на наш взгляд, непонятно на что…» — Если честно, я иногда тоже в сердцах такое говорю. Если посмотреть на все 62 проекта, то часть из них — про людей, про конкретные социальные проблемы, а другая часть — про события. Например, «Уральская ночь музыки», которая выиграла 23 миллиона рублей. Она проходит каждый год, это такое мероприятие, куда можно прийти, тусоваться, может быть, даже бухать. Мне интересно, как она существовала раньше, до того, как получила поддержку? И почему вообще на это надо тратить средства фонда президентских грантов? Но раз проект выиграл, значит, эксперты Фонда президентских грантов увидели в нем что-то стоящее, даже если организация новая. Мы, НКО, варимся в своей каше и настолько замкнуты в себе, что не видим, что творится вокруг нас. А проблема действительно есть. Есть организации, которые на виду, которые мы хорошо знаем и понимаем, что и как они делают, а есть организации, которые зашли в этот сектор и тихонечко поплыли. И никто не знает, чем они занимаются. Потому что у нас в регионе нет инфраструктуры для НКО — организации, которая занималась бы координацией. Соответственно, нет сопровождения некоммерческих организаций с момента открытия до победы в конкурсе президентских грантов и далее. По-умному это называется «ресурсный центр» для НКО. И Екатеринбург — один из немногих крупных городов, где его нет. — И никогда не было? — Попыток создания «ресурсного центра» за последние лет 20 было много, но ни одна не была успешной. Между собой мы даже стараемся не произносить это словосочетание — заменяем его чем-то, например, «центр знаний». Потому что, как лодку назовешь, так она и поплывет: некоторые называли свое детище «ресурсный центр», но никуда не «всплыли». Не то что пошли на дно, но точно канули в Лету. Одна из причин этого в том, что в некоммерческом секторе больше, чем где-либо, «пассионариев» (по Гумилеву — людей, которые двигают историю). Мы лидеры. Я тащу свой проект, свою организацию. И для нас объединиться с другими смерти подобно. Мы как магниты: вроде и притягиваемся друг к другу, но и отталкиваемся. Но необходимость в самоорганизации назрела, поэтому мы сейчас собрались в кулак, чтобы, несмотря ни на что, объединиться. Это произойдет очень скоро, и когда это случится, будет взрыв. — И кто же будет руководить некоммерческими организациями в Екатеринбурге? — Я бы предложила модель как в ассоциации фандрайзеров России, где есть совет, состоящий из самых крутых фандрайзеров, который избирается на два года. Через два года совет полностью меняется. Хорошо, если бы у нас получилось примерно то же самое — объединиться в совет из 10 человек, который будет определять основные направления развития. А при нем будет наемный директор, который может быть вообще не из некоммерческого сектора. Мы же с вами на рынке! — Это какая-то парламентская демократия. Вы думаете, она приживется в нашей стране? — А лидерство не приживается. Значит, должно быть что-то другое. — Как вы будете бороться с коррупцией? И как людям понять, кому можно доверять, а кому нет? — Есть стандартные вещи, которые должны делать все некоммерческие организации: сдавать отчет в министерство юстиции, он должен висеть на сайте организации, фонд должен регулярно проходить аудиторскую проверку, и ее заключение тоже должно висеть на сайте. Но повесить можно все что угодно. А есть другой механизм — верификация: это когда фонд-агрегатор (например, «Нужна помощь», «Добро Mail.Ru») проверяет другие некоммерческие организации. И проверяет достаточно жестко. Для коммерческих организаций, которые жертвуют средства на поддержку некоммерческого сектора, это пока не очень важно. За годы своей работы я ни разу не слышала от какой-нибудь компании, например, «Мегафона», «Газпром-нефти», «Ленты» или еще кого-то: «Мы не будем тебя поддерживать, потому что твоя компания не прошла верификацию (допустим) на «Добро Mail.Ru». Это при то, что у «Мегафона» и Mail.ru одна голова. Но им пофиг, потому что в менталитете нашей страны человек работает с человеком. Не организация с организацией, а человек с человеком. Не очень важна пока такая верификация и для Фонда президентских грантов. У фонда «Нужна помощь» 114 фондов в каталоге, а фонд президентских грантов поддерживает несколько тысяч организаций. Если бы он пользовался верификатором фонда «Нужна помощь», он вряд ли бы смог распределить деньги, которые ему поручили распределить. И пока сложно себе представить, чтобы эксперт ФПГ звонил в регион или проверял по базе ресурсного центра, есть ли такая-то организация и чем она известна? Но на перспективу это было бы здорово. — Пока что нет никаких предпосылок к тому, что Фонд президентских грантов ликвидируют. Наоборот, год назад президент увеличил финансирование фонда. Но представьте, что в один момент президентский фонд исчез и грантов больше нет. Ваш некоммерческий сектор умрет? — Ничего с ним не случится вообще. Жили же раньше как-то без этого. Просто Фонд президентских грантов нас немножко… — Оживил? — Наоборот, расслабил. Раньше мы искали средства для реализации проектов в других местах. Собирали буквально по копеечке. А потом появился Фонд президентских грантов и оказалось, что можно всю сумму, необходимую на реализацию проекта, получить одним грантом. Не делать 100 шагов, собирая по 10 тысяч рублей у коммерческого сектора, или 100 тысяч шагов, собирая по 10 рублей у обычных людей, а сделать один шаг и получить получить этот миллион. И мы, я считаю, расслабились. Если гранты исчезнут, сильные организации выживут и будут двигаться дальше. У любой организации должна быть устойчивость. Вот ты сидишь на стуле, у которого четыре ноги. Президентский грант — это всего лишь одна нога. Если убрать у твоего стула одну ногу, ты не упадешь, просто немного сдвинешь вес тела. А если у тебя нет других трех ног и убрать одну-единственную, ты точно упадешь. Так и у НКО: если у тебя не выстроена система работы с частными пожертвованиями, нет базы из нескольких тысяч человек, которые ежемесячно жертвуют тебе по 10 рублей (это одна нога), если у тебя нет 30-50 бизнес-партнеров, которые ежемесячно жертвуют тебе по 5-10 тысяч рублей, поддерживая твои проекты (это твоя вторая «нога»), если ты не работаешь с муниципальными и региональными субсидиями (третья), то, конечно, исчезновение президентских грантов, на которых ты «сидел», это крах для тебя. Ты больше не будешь в этом секторе. А если у тебя были три другие «ноги», ничего с тобой не случится. Ты, наоборот, оптимизируешь свои ресурсы и погонишь дальше. Организации, которые выиграли 500 тысяч или 3 миллиона на один из двадцати свои проектов, могут обойтись и без этих денег. И даже тот проект, на который они просили деньги у президентского фонда, реализуют, только это будет дольше и труднее. Потому что они — сильные. Потому что нищие не выигрывают.