В России все чаще насилуют детей: за пять лет количество преступлений сексуального характера выросло на 42%, каждое шестое совершается в семье, каждое двенадцатое — родителями. В Свердловской ситуации ситуация еще более страшная: число таких преступлений за год выросло в три раза. В Екатеринбург на семинар для детских психологов прилетела один из лучших в России экспертов в области помощи детям, подвергшимся насилию — клинический психолог, консультант детского фонда ООН «ЮНИСЕФ» Маргарита Изотова. В 2000-е она работала в Чечне, Беслане и Киргизии, оказывая помощь жертвам терактов и этнических конфликтов, затем 20 лет — в кризисном центре в Санкт-Петербурге. «URA.RU» обсудило с ней, почему наш регион гремит в скандалах, связанных с насилием над детьми и как выявить педофилов в благополучных семьях. — Откуда такой рост преступлений в отношении детей? Кризис? Жизнь стала тяжелее? — А разве в 90-е она была легче? Я не думаю, что благополучие как-то влияет: есть благополучные скандинавские страны, в которых очень большой процент такой преступности. Влияет скорее госполитика: в последние годы в России был принят ряд законов, связанных с темой насилия над детьми. О некогда закрытой теме заговорили СМИ, она стала обсуждаема. Правоохранительные органы стали больше заниматься такими случаями, и они стали чаще выявляться. Психологические центры теперь обязаны предупреждать силовиков о своих подозрениях. Плюс в понятие сексуального преступления вошли бесконтактные преступления, совершаемые онлайн. Их стало очень много, потому что в виртуальном мире насильник чувствует безопасно: одно дело подойти к девочке или мальчику на улице — сразу же вызовешь подозрения, другое — сделать это во «ВКонтакте», где можно создать 150 страниц. Онлайн-преступления тоже изменились: если раньше они строились на договорных отношениях (преступник долго вступал в контакт, пытался вызвать доверие), то сейчас этот период резко сократился, насильник быстро вступает на путь угроз и шантажа: «я разошлю всем твои фото». — Статистика, которую мы привели, пугающая, но насколько это актуально для общества в целом? Я живу — меня эта проблема не касается, моего ребенка не касается… — Как не касается? Ребенок бывает на улице? Сидит в интернете? Многие родители не знают, чем там занимаются их дети. По анонимному опросу, проведенному в Санкт-Петербурге, 70 процентов детей хоть раз получали предложения сексуального характера в Сети. Причем я общалась со слепыми детьми — даже они получали такие предложения. А дети сейчас в интернете с 1 класса. — Что делать родителям, чтобы ребенок не стал жертвой преступления? — Обучать, помогать, поддерживать. Ни в коем случае не запугивать (туда-сюда не ходи, там тебя убьют-изнасилуют), а учить правилам безопасности, в том числе в интернете. И родители должны контролировать интернет-активность ребенка. Дети часто боятся сказать, что у них происходит в личной жизни — на этом страхе и играют педофилы. Детям вообще сложно говорить «нет», тем более взрослым: общество учит их послушанию, особенно в школе. — Какой условный портрет педофила? — Педофил — это больной человек, у которого заболевание, требующее лечения. Далеко не все, кто совершает насилие в отношении детей — педофилы, чаще всего это психически здоровые люди, Правильнее говорить о том, кто насильник, а вот с этим есть проблемы. У нас-то представления о насильнике не вполне адекватные, а у ребенка они могут быть вообще искаженные. Для всех это обычно мужчина — якобы тетенька с кошечкой насильником быть не может. Но часто именно женщины вовлекают ребенка в сексуальную эксплуатацию или могут увести его. Сверстники запросто могут служить тем мостиком, через который ребенок может получить предложение сняться, сфотографироваться, заняться сексом. — Получается, никто не понимает масштаб проблемы? — Не только масштаб, но и глубину. Мы думаем, что мы, взрослые, всегда сможем распознать насилие над детьми. Но нас окружают благополучные люди, и мы никогда не думаем, что оно может происходить рядом. Например, инцест (одна из самых тяжелых форм насилия) происходит в кругу семьи, и нет вообще никакой корреляции с благополучием/неблагополучием. И чаще всего насилие над ребенком совершает знакомый ему человек — член семьи и близкий. — Но в чужую семью не влезешь. Как выявить педофила? — И не нужно влезать. Но когда вдруг учитель, соседи, какие-то другие взрослые замечают, что что-то явно не то, надо не проходить мимо. — Истории о насилии в семье, попадающие в паблик, всегда очень резонансные, и подчас непонятно, виноват ли на самом деле человек или его оговорили… — Это как раз про стереотипы: когда обвиняют в насилии алкоголика, который бьет своего ребенка и есть какой-то сексуальный подтекст — общество всегда на стороне следствия. Но если это благоприятный человек, известный, умный, из хорошей семьи — вроде та же ситуация, но ракурс иной. Сразу найдется немало людей, которые встанут на его защиту: «это жена сводит счеты». — Прямо как в ситуации с екатеринбургским математиком — преподавателем УрФУ, арестованном по подозрению в сексуальных действиях в отношении 5-летней дочери, когда показания ребенка не подтвердилось в ходе допроса… — Я знакома с тем, как развивалась эта история: мама приводит ребенка на консультацию, психолог получает определенную информацию, начинается следствие, во время которого ребенок умалчивает о том, о чем говорил психологу. Ситуация получается очень неоднозначная. Но журналисты публикуют фамилию и имя психолога, и он оказывается под прессингом. Не доверять его заключению я не могу. Но я согласна: бывает, что психологи ставят «насилие» там, где его нет. Кому-то что-то показалось, это не подтвердилось, человека оправдали, но он все равно отсидел в СИЗО. А истинный виновник останется безнаказанным! — Как можно добиться объективности заключений психологов? — Проблема глубже: как получить от ребенка достоверные показания, но сделать это наименее травмирующим способом? Сейчас ребенок сперва что-то рассказывает психологу (и есть вещи, которые он может рассказать только ему), а потом ему надо повторить все это другим людям — родителю, следователю, инспектору ПДН, эксперту. Выступить в суде перед множеством людей. Представляете, какая это каждый раз травма для психики ребенка? Даже присутствие педагога или психолога на допросах не спасает: я знаю лишь один случай (и он был в Екатеринбурге), когда психолог остановил допрос следователя, увидев, что права ребенка нарушаются. Бывает, что следователь может задавать дополнительные или наводящие вопросы, и ребенок может растеряться и ответить совсем не то, что было бы правдой. И пожалуйста — человек уехал в СИЗО ни за что: ситуация в Санкт-Петербурге, где физрука, обвиненного в насилии над ребенком, оправдали, потому что выяснилось, что следователь подсказал ребенку ответы. — Есть решение? Мы ратуем за внедрение специальной формы общения психолога с ребенком, которая снимает все эти недоразумения. В специально оборудованном помещении специально обученный человек проводит интервью с ребенком, которое записывается и при необходимости транслируется (в соседнее помещение или даже в суд). В наушнике у специалиста — работник следственных органов (судья). Когда ему нужно, он озвучивает вопрос, ответ на который нужен, и уже специалист думает, как его задать. Такая процедура и такая запись позволяет не таскать ребенка несколько раз на допросы. — Такой формат уже апробирован, применяется? — В Норвегии, Чехии. Но не в России. Я не говорю, что эту форму надо взять и «экспортировать» — нам надо создать свой такой формат, минимизирующий вторичную травму ребенка, которую тот получает во время следственных действий.