История с задержанием Ивана Голунова по обвинению в наркоторговле стала одним из главных событий в стране уходящего года. За журналиста «Медузы» вступились коллеги из других СМИ. Под страхом получить дубинкой по голове, люди выходили на акции в его поддержку. Случилось чудо: правоохранительная система признала ошибку. Президент Владимир Путин сначала назвал историю с Голуновым «произволом», а затем объявил о возбуждении уголовных дел против полицейских, обвиняемых в фальсификации дела. Спустя полгода Голунов рассказал читателям «URA.RU», что же тогда произошло и как ему удалось победить мощную силовую машину. — Сейчас подводятся итоги года. Вы согласны, что реакция общества на ваш арест признается одним из событий года? — Наверное. Эту ситуацию стоит рассматривать, как историю про консолидацию общества, про действия, которые общество может предпринять в каких-то экстремальных ситуациях. Я сам много слышал историй про подбросы наркотиков. Родственник моего коллеги попадал в такую ситуацию. Но я не примерял ее на себя, не осознавал, что это может случиться со мной. Был удивлен наглостью и комичностью действий полицейских. Поразило их спокойствие, когда меня задерживали. Я тогда не знал, понимали ли они, что происходит подброс наркотиков. А потом проанализировал ситуацию и с удивлением понял, что они на 100% осознавали, что происходит. Для них это была настолько будничная работа, что это вызывает ужас! — Почему тысячи россиян вышли на улицы в вашу поддержку? — Насколько понимаю, из чувства несправедливости. Люди выходили против самой ситуации. Среди протестующих у суда были крупные чиновники. Это удивительно. Если бы их кто-то заметил и сфотографировал, у них могли быть проблемы с карьерой. Я спрашивал, зачем они рисковали. Они отвечали, что не могли сидеть дома — нужно было что-то делать, чтобы привлечь общественное внимание. Я удивился, когда узнал о митинге в Японии у российского посольства. В нем участвовали японцы! За границей вообще было много митингов. В Израиле, Аргентине, Испании, в Латвии был митинг, который стал крупнейшим в этом году в стране. — Какие общественные триггеры сработали в вашем аресте? Только ли недовольство произволом, вседозволенностью силовиков или что-то еще? — Мне было сложно и неприятно изучать эту историю. Когда я вышел, то почти месяц ничего не читал. Сейчас, когда натыкаюсь на сообщения и фото с тех дней, мне прямо эмоционально сложно в это возвращаться. Я ни разу не смотрел видео из суда. Произошедшее — чудо. Я до конца не понимаю механики. Поэтому о триггерах лучше спросить людей, которые выходили на акции. — Летние митинги из-за недопуска кандидатов на выборы в Мосгордуму были реакцией на схожие ситуации или на какие-то принципиально иные? — Думаю, отчасти они взаимосвязаны. Потому что в поселение 10 лет не было крупных митингов. В Москве по крайней мере. Единственное, по теме реновации. Большинство считало, что все это бесполезно. И многих моя история поразила, отпечаталась в головах, как чудо. Люди вынудили правоохранительные органы объясняться. Выяснилось, что доказательств у полиции нет, а экспертизы показывают мою непричастность к наркотикам. Власть показала, что может признавать ошибки. А общество увидело, что может что-то поменять, добиться правды и справедливости. И когда были странные, плохо объясненные отказы в регистрации кандидатов, люди решили на следующей ситуации это повторить. Но на этот раз сотрудники правоохранительных органов этого не позволили. — Сразу после освобождения вы говорили, что пока не можете осознать произошедшее. Прошло достаточном много времени. Теперь вы для себя определили истинную причину задержания — это подготовка материала про рынок ритуальных услуг в Подмосковье или все-таки что-то иное? — Идет следствие. Очень надеюсь, что оно приведет к результатам. Знаю, что есть какие-то результаты. Надеюсь, следственный комитет найдет в себе силы, чтобы рассказать общественности обо всем. Могу уверенно сказать: это связано с моей профессиональной деятельностью. — Предположительных заказчиков можете назвать? И отразился ли как-то на них резонанс связанный с вашим делом? — Считаю, что это должно сделать следствие. Я плачу налоги. Они идут на функционирование правоохранительной системы. И она должна как-то работать. Давайте дадим ей возможность самостоятельно разобраться и объявить итоги. Иначе я подменяю правоохранительную систему и возникает вопрос: зачем я плачу налоги? — Как считаете, ваш кейс позволит сократить количество случаев с подбрасыванием наркотиков? — Формально никаких оргвыводов за полгода сделано не было. Да, президент назвал ситуацию произволом и потребовал расследования. Заявил, что должен появиться общественный контроль за МВД, что ФСБ должно усилить контроль за полицией. Но за полгода ничего не сделано для появления общественного контроля. Была большая история, которая как-то повредила имиджу МВД, но оргвыводов не последовало, следствие тормозится, а дело на сотрудников полиции завели через полгода, когда о ситуации напомнили президенту. Системных решений нет. В то же время я знаю, что полицейские, которые работают «на земле», в курсе моего дела. Теперь для них это сложные истории. Например, в Питере была новость, как полицейские у подростка якобы обнаружили наркотики и предложили заплатить, чтобы не возбуждать дело. Он позвонил по 02, и всех задержали. Надеюсь, что такие истории отложатся на подкорке у полицейских, которые этим занимались. И больше людей поймет, что решение таким же способом вопросов с журналистами, которые пишут не то что им нравится, может привести к другим результатам. Не к тем, какие хотели. — Журналисты часто заглядывают в личную жизнь своих ньюсмейкеров, мотивируя это тем, что те являются общественно-значимыми персонами и должны быть прозрачны. Ранило ли вас пристальное внимание к вашей личной жизни после того, как стали скандально известны? — Особо пристального внимания не было, или я его не заметил. Возможно, мне особо нечего скрывать, поэтому я и не заметил. — Многие вас называют символом надежды на то, что общественное мнение может если не победить, то как-то повлиять на власть. Какой вы сами видите свою роль и действительно ли общественный резонанс теперь может более серьезно влиять на власть? — Я — журналист, который занимается расследованиями. И вижу свою роль в том, чтобы продолжать работу, которая получила такую оценку от моих героев. Я не активист, не люблю публичность. Считаю, что должен развивать расследовательскую журналистику — обучать коллег использовать максимум инструментов, чтобы они совершенствовали свою работу. Расследования — это один из способов влиять на происходящее, высветить несправедливости, темные стороны, на которые не обращали внимания. Чем больше будет расследований, тем лучше. Страшно рад, что перед задержанием сдал расследование, посвященное похоронному бизнесу. Это сфера всегда была закрытой, в ней мало кто пытался разобраться системно. Из-за моей ситуации было привлечено внимание к этой теме. В нескольких десятках регионов, в том числе на Урале, вышли прям отличные расследования о том, как устроен похоронный бизнес у них. Почитав эти тексты, я понял, что этот бизнес устроен везде одинаково. — В каком формате намерены развивать расследовательскую журналистику? — Езжу с лекциями по регионам. Сейчас меня просят разные издания приехать с более углубленным курсом работы с базами госзакупок, Росреестра, ЕГРЮЛ и другими. Часть своего времени буду заниматься образовательный деятельностью для региональных журналистов. Пока не знаю, как она будет развиваться. Возможно, через онлайн-курсы. Говорю о регионах, потому что Москва — большая, здесь много журналистов-расследователей, чиновники привыкли действовать более аккуратно, меняют или прячут госзакупки. А в регионах чуть иначе. Например, в одном из уральских городов (не буду говорить в каком) зашел на сайт госзакупок и вижу, что 60% всех тендеров и на детское питание, и на строительство, выигрывает одна и та же компания. В течение 15 минут выясняется, что эта компания принадлежит невестке мэра. Никто на это не обращал внимание, но это очевидно. Это нужно развивать, чтобы не было невесток мэра, а была хотя бы мама невестки мэра (смеется). — Вы не считаете, что такой большой резонанс по вашему делу случился только лишь потому, что вы московский журналист, знакомый с той же Ксенией Собчак и коллегами из ведущих СМИ? Если какого-нибудь простого уральца задержали по обвинению в распространении наркотиков, он бы уже сидел в тюрьме? — У меня может быть идиотская позиция, но когда меня задерживали, я не сказал, что журналист. Полицейские даже обиделись, что не сказал. Но я не люблю, когда пользуются статусом, грозят написать плохую заметку. Я ничем не отличаюсь от других людей, которые ходят по улице. Хочу, чтобы ко всем было одинаковое отношение. Но благодаря тому, что я и мои знакомые — журналисты, — ситуация была больше обычного подсвечена в СМИ. Например, когда полиция опубликовала фотографию наркотиков якобы из моей квартиры, потребовалось 15 минут, чтобы коллеги, кто когда-то был у меня в гостях, нашли реальные снимки моей квартиры и показали, как она выглядит на самом деле. Другие коллеги уже через час приехали, сделали фото и опубликовали. Полицейские не предполагали, что так получится. Им спустя несколько часов пришлось сказать об ошибке. Из-за таких моментов быстро и наглядно стало понятно, что полицейские нагло лгут. Плюс мы с коллегами понимаем механизм распространения информации. Было практически онлайн-шоу. Если бы история растянулась на несколько дней и мои друзья не были бы журналистами, она ушла бы из повестки. Ее перекрыли бы другие новости. — Во время пресс-конференции Владимир Путин объявил о возбуждении пяти уголовных дел в отношении полицейских, подозреваемых в фабрикации дела против вас. Что вы знаете об этом? — Следствие первый месяц шло активно. Потом возникли какие-то вопросы. Сейчас [президент Владимир] Путин [на пресс-конференции 19 декабря] сказал, что возбуждены уголовные дела в отношении сотрудников полиции. Неофициально мне следователь подтвердил. Но формально я об этом не извещен. Судя по тому, что в конце августа СКР свернул активность, заказчики пытаются не допустить, чтобы в их жизни что-то поменялось. Учитывая, что следствие не назвало заказчиков, есть опасение, что они останутся безнаказанными. Я сейчас добиваюсь, чтобы следствие по моему делу шло и когда-то завершилось результатом. Чтобы не получилось, как с нападением на журналиста Олега Кашина. Следователи говорят, что дело активно ведется, но прошло девять лет. По своему делу вижу, что намного меньше времени нужно на установление истины. Дольше они решаются рассказать о результатах расследования. — Вы будете требовать отправить в колонию полицейских, участвовавших в фабрикации вашего дела, условного срока или считаете, что они достаточно наказаны? — Дождусь решения суда, потом решу, подавать ли апелляцию. У меня заранее нет никакой убежденности, что все должны немедленно сесть. Тут много вопросов. Путин сказал про пятерых полицейских-фигурантов, а я не знаю, кто это. Поэтому буду свое представление формировать из тех материалов и доказательной базы, которую увижу.