Отец Максим Миняйло, настоятель Храма на Крови в Екатеринбурге, был одним из немногих представителей Екатеринбургской епархии, который разговаривал с митингующими в разгар протеста вокруг строительства храма Святой Екатерины в сквере у Драмтеатра. Священник не побоялся выйти к протестующим, общался с ними и много объяснял. В эксклюзивном интервью для «URA.RU» отец Максим рассказал, зачем он обратился к толпе и что изменил своим появлением в сквере. — Отец Максим, вы были единственным представителем епархии, который разговаривал с митингующими в разгар протеста вокруг строительства храма Святой Екатерины в сквере у Драмтеатра. Зачем вам это было нужно? Не было страха выйти к протестующим? — Как руководитель информационного отдела (отец Максим возглавляет в епархии отдел по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ — прим. ред.) я имел благословение от владыки [Кирилла], чтобы быть в сквере вместе с другими священниками, которых там находилось достаточно, просто многие были в гражданской одежде. Плоды нашего пребывания в сквере есть. Каждый день я видел людей, которые оттуда [с места противостояния] уходили. Я их помню. Я им говорил: «Когда вы здесь находитесь, вы можете создать опасную ситуацию, близкую к кровопролитию. Кто-то может пострадать. Этот митинг незаконный. Подумайте, против чего вы протестуете. Если вы за сквер, то мы тоже за сквер. Давайте я вам объясню, как это будет реализовано. Если вы за воркаут, за скейт, за велосипеды, то давайте обсудим, как это может появиться при благоустройстве сквера». — Вам удалось кого-то переубедить? — Я видел таких людей. Немножко, конечно, тяжело было говорить долго. Но когда я видел, что человек уходит из сквера, то для меня это было очень большим воодушевлением. И каждый день такой человек уходил. Каждый день господь мне давал такого человека, который говорил: «Отец, я тебя услышал, я ухожу отсюда». Для меня было очевидно, что богу это угодно. Мы пытались донести нашу позицию и раньше. Но тогда не все услышали. Кто-то просто не захотел. Поэтому мы делали это и в дни противостояния в сквере. У нас была возможность засвидетельствовать свою позицию. Кроме того, мы там были еще и для того, чтобы снять напряжение, которое могло возрастать. — Терапевтический эффект? — Абсолютно. На этом многое строится в работе и психолога, и священника. Я встречался с очень агрессивными молодыми людьми в сквере. Я пытался привести к их позиции контраргументы. Надеюсь, что это получалось, иногда с этими людьми у меня потом возникала дружба. Среди встречавших меня была очень агрессивно настроенная девушка, но когда в конце [беседы] я уже начал немного шутить, она улыбалась, это была моя стопроцентная победа. Пусть не нокаут, но нокдаун. Нокдаун этой агрессии. Еще раз скажу: наша задача была снять напряжение, показать, что мы ничего плохого там делать не хотим. Поэтому нам нечего скрывать. Мы никого не обманываем. Никому не продались. Верим в то дело, которое предлагаем. Верим в то, что оно принесет пользу. Но, конечно, многие [собеседники в сквере] были с нами до конца не согласны, и это нормально. — Вы упомянули о победах. Когда рабочие разобрали второй, капитальный забор, что вы почувствовали? Было ощущение, что церковь проиграла? — Было, конечно, такое ощущение. И у верующих было такое ощущение. Объясню. Я в сфере церковного строительства с 1998 года, тогда мы могли просто прийти с бумагой, написать гарантийное письмо, что мы предоставим согласованный проект через полгода и на основании этого письма уже начать стройку. Но сегодня даже без экспертизы нельзя начать стройку. Все это нами было сделано, была проделана большая подготовительная работа, существующее законодательство было исполнено. Мы об этом подробно рассказывали прихожанам на службах: что проект храма Святой Екатерины согласован, что землеотвод выделен. А потом мы увидели, что законные решения отменены, то есть, по сути, пошатнулись основы государственной власти. Такое было впечатление. Оно очень опасное. Возникает вопрос: а что еще надо было сделать? — Скоро начнут сносить бывший приборостроительный завод. Если горожане по традиции выйдут его обнимать, что будет делать церковь? — Всегда могут найтись такие люди, потому что всегда есть те, кто не любит церковь, кто против строительства храма или «просто против» чего бы то ни было — есть такая категория людей, которым это важно. Но мы должны понимать, что законное право построить храм есть, в том числе благодаря тому опросу, который был проведен. Это вопрос к обществу и власти. Речь ведь не только о храме: можно протестовать против строительства поликлиники, стадиона — любой объект можно подвергнуть критике и помешать его строительству. Поэтому должен быть нормальный механизм — общественный и юридический — выхода из таких споров. Вот сейчас филармония будет строиться. Людям приходится уезжать из своих квартир, последняя квартира тяжело продавалась. У каждого человека есть какая-то привязанность, но, тем не менее, здравый смысл есть тоже. Поэтому дом этот сносится, строится новая филармония, люди получают компенсации за квартиры. — Как история противостояния в сквере повлияла на настроения верующих? Они стали больше уделять внимания политике? — Храмом [Святой Екатерины] интересоваться стали больше, потому что тема не сходила с повестки дня: и сам проект, и место. Что касается политики — церковь политикой не занимается, как бы [некоторые] не пытались иногда это увидеть. У нас задачи другие. — Какие? — Свидетельство о Христе. Как сказал апостол Павел: «Мы проповедуем Христа распятого — иудеям соблазн, эллинам безумие». От церкви сегодня хотят услышать то, что легло бы в парадигму политического тренда. Обвинения против церкви состоят в том, что она несовременна. Но она ничего другого не делает, кроме того, что свидетельствует об истине. Церковь старается говорить ту правду, которую она считает правдой божественной. Относительно брака, жизни человека, добра и зла. Сейчас в обществе трансформируется представление об этом: то, что еще 10-20 лет назад не было добром, сегодня подается как добро. Ценность церкви заключается в том, что это константа, которая не меняется с течением времени. — Когда в обществе критикуют церковь, то, как мне кажется, в первую очередь имеют в виду сообщество священнослужителей, церковь как структуру, а не многомиллионное сообщество верующих. — Административный аппарат, который присущ любой организации, конечно, не является церковью. Церковь — это все мы. Если вы крещеный, то вы уже церковь. Если член коммунистической партии крещен, то он тоже церковь. Другое дело — в какой момент жизни и какую позицию человек может занять. — Есть верующие с политической позицией. Оксана Иванова принимала активное участие в истории с граффити Покраса Лампаса на Уралмаше. Официальная церковь в ней не участвовала. Но православные активисты выступили против арт-объекта, художникам поступали угрозы. То есть у верующих есть право заниматься политикой? — Конечно, да. Эта ее [Оксаны Ивановой] активность, с которой я в какой-то части даже не согласился, имела корни не политические, а религиозные. Но раз она вышла на улицу, то это можно было уже классифицировать как митинг, демонстрацию. — Полиция это классифицировала как несанкционированный митинг. —Да, но мотивы у нее были религиозные. Ведь она не провозглашала никакого политического лозунга «долой власть» или что-то еще. Не пыталась продвинуть какую-то партию. Речь шла о кресте, о том, как она и многие другие люди видели эту ситуацию. — С позиции церкви партии — это плохо? Во многих европейских странах верующие объединены в политические партии, имеют представительства во властных структурах. — Партии — это не плохо. Верующие люди могут заниматься политической деятельностью, оставаясь при этом верующими, но это уже не будет делом церкви. Это дело частного лица. — Церковь благословляет такую деятельность? — Церковь, конечно, благословляет любую деятельность, которая является полезной, имеет основы здравого смысла. Но при этом надо признать, что партийное разделение — свидетельство несовершенства человеческой природы. Если мы в семье создадим партию папы и партию мамы, то мы увидим, как дети будут несчастны. Та структура, которая способна существовать вне партийной системы, более цельна, имеет одно целеполагание. Но сегодняшний мир так устроен, что это определенная система сдержек и противовесов. В ней человек может реализовать свое несогласие законными способами. — В этом году протесты были не только в Екатеринбурге, но и в Москве. По итогам московских протестов многих участников судили, они получили сроки. На фоне этого десятки священников (182 человека) подписали открытое письмо в защиту фигурантов «московского дела», в котором выразили обеспокоенность решением судов, назвав их запугиванием граждан. Как вы относитесь к таким письмам? Имеют ли священники право на политические высказывания? — Это политическое письмо. Конечно, любой священник может иметь политическую позицию, но с ней он может выступать только как частное лицо. Любое коллективное письмо — это всегда политика. И как это часто бывает — под видом борьбы за хорошее некоторые наши собратья были втянуты в этот политический процесс и подписали это письмо. Я считаю, что это большая ошибка. В этом письме заключается ложь. Оно озаглавлено как «письмо священников». Но там есть люди, которые не являются священниками: дьяконы, люди, которые к христианской церкви не имеют отношения. Поэтому в письме даже формальные стороны нарушены. Я не одобряю это письмо, это политическая акция. — В декабре Екатеринбург потрясла ужасная история. Было найдено тело 9-летнего мальчика. По предварительным данным, он умер в ходе обряда, призванного изгнать бесов. За совершение преступления задержаны родители мальчика и глава секты «Ученики Христа». Почему люди обращаются в секты? Чего им не хватает в современной религиозной жизни? — Это очень сложный вопрос. Иногда вопрос в том числе клинический. Каждый случай надо разбирать отдельно. По каким причинам человек попал в секту: по психологическим, по психиатрическим. В моей практике было два случая, когда звонит человек и говорит: «Батюшка, я хочу для вашего храма завещать свою квартиру». В первом случае человек хотел таким образом привлечь внимание к себе своих родственников, потому что чувствовал себя одиноким и оставленным. А люди потом остались бы без жилья. Естественно, такое пожертвование церкви не нужно. Во втором случае оказалось, что человек был просто психически нездоровым. Родственники его, слава богу, вышли на нас, и мы, чем могли, им помогли. Почему человек оказывается в такой ситуации? Тут стечение многих обстоятельств. Церковь не может удовлетворить все запросы. Мы не супермаркет в «Черную пятницу». Мы предлагаем тернистый и сложный путь, результатом которого должно стать преображение человека к лучшему. Это всегда ломка себя. Это такая работа, которую сегодняшнее общество не предлагает. Сегодня наоборот поощряется узаконить, в том числе юридически, все свои желания, сделать их абсолютными. — Сейчас как раз идет дискуссия вокруг закона о насилии в семье, и церковь его не поддерживает. — Категорически не поддерживает. Сегодняшний юридический инструментарий уже отвечает тем запросам, чтобы остановить любое насилие в семье. Просто его нужно исполнять. Предложенный закон не у нас сделан. Главный его посыл — беспрепятственная возможность абсолютно чужим людям без санкции суда вторгаться в частную жизнь. Это путь к тоталитарному обществу, к полному контролю над личностью. Семья — сакральная ячейка общества. Эта сфера должна регулироваться тонко. Главный смысл закона — разрушить семью. Любое воспитание невозможно без принуждения, без ограничения. — Кажется, что сегодня церковь хорошо научилась говорить с прихожанами, но не с неверующими. Нужны ли новые форматы общения с людьми, настроенными против церкви? — Апостол сказал, что мы должны говорить с теми, кто желает услышать или требует отчета об уповании. Мы не можем нарушить свободу воли тех, кто не хочет слушать, это их личное пространство. Обосновывать свои решения — что мы делаем, как мы строим церковную жизнь — мы делаем и будем это делать. Те сегодняшние телекоммуникационные средства, которые есть в нашем арсенале, уже используются. Есть различные каналы, в том числе и на Youtube. Есть священнослужители, которые пишут в Facebook (деятельность запрещена в РФ). В чем-то мы меняемся. Возникло радио — мы появились на радио, возникло телевидение — у церкви появился телеканал. — Есть ли у церкви понимание, что нужно чуть-чуть меняться, подстраиваться под общество? — Ни в коем случае подстраиваться церковь не будет. Если церковь будет подстраиваться, то она прекратит свое существование. — Можно перевести литургию на современный русский язык, чтобы увеличить число прихожан. — Количеством прихожан не все измеряется. Истина никогда не была и не будет за большинством. Церковь — это место большого труда, где человек хочет обрести вечную жизнь. Для этого нужно от много отказаться и многое переделать в самом себе. Это не бесплатная раздача наггетсов на праздник, не рекламная акция — приходи и бери. Мы не можем на это ориентироваться. Мы должны ориентироваться на Евангелие, которое неповрежденным передает церковь вот уже две тысячи лет. Поэтому перевод богослужения на современный язык, как это было сделано в Сербии, это безусловный регресс, модернизация в худшем смысле этого слова. — Есть ли у церкви силы и амбиции делать масштабные медийные проекты? Например, пригласить писателя уровня Алексея Иванова, чтобы он написал книгу о церкви на Урале. В таком формате можно было бы и рассказать горожанам о Святой Екатерине. Есть какие-то планы в этом направлении? — Уже есть такие попытки. Недавно одним уральским автором написана повесть про Святую Екатерину. В минувшем году Екатеринбург начал движение в сторону города святой Екатерины: в образовательной, культурной, информационной сферах. Но если смотреть на наши региональные возможности, образ святой еще до конца не раскрыт. Мало еще о ней мы знаем. — Многие вообще считают, что Екатеринбург назван в честь жены Петра I. — Есть такое. Письмо де Геннина (имеется в виду письмо Вильяма де Геннина к Екатерине Первой от 12 июня 1723 года, которое считается документом, подтверждающим рождение Екатеринбурга — прим. ред.) каждый толкует по-разному. Мы понимаем, что не без личности Екатерины I назван город. С определенным поклоном в ее адрес, с просьбой о покровительстве. Но тот контекст, в котором существовали наши предки, правила приличия не позволяли в честь живого человека назвать город. Города именовались в честь небесных покровителей. Иначе просто было невозможно. В этом состоит историческая правда.