Россия не начала спецоперацию на Украине в 2014-м году, поскольку Донбасс, в отличие от Крыма, тогда был не готов ни к независимости, ни к присоединению к РФ. Поэтому президент Владимир Путин инициировал «минские переговоры», заявил URA.RU работавший тогда главой Управления по внутренней политике (УВП) Кремля, ныне председатель комитета Госдумы РФ по контролю Олег Морозов. В каких границах остановится спецоперация и можно ли было избежать силового сценария, он объяснил в интервью URA.RU. — В 2015 году России удалось договориться с украинскими властями о подписании «минских соглашений». В 2022 году с командой Зеленского вообще ни о чем не удается договориться. Часть экспертов считает, что это и бессмысленно — во время Великой Отечественной с Гитлером вообще никто переговоры не вел. Правильно, что продолжаем диалог? — Линию переговоров определяют сегодня, к сожалению, не дипломаты, а военные. Чем больше будет успех наших военных, тем сговорчивее будет та сторона. Переговоры постепенно превращаются в обсуждение условий капитуляции Киева. Кто ее будет подписывать — Зеленский или кто-то другой — не знаю. — Все-таки капитуляция? — Конечно. Это будет политический договор, который для нынешнего украинского режима будет равноценен капитуляции, а для будущего украинского народа станет победой над нацизмом. — У людей остается вопрос — когда и как, в какой момент будет понятно, что цели спецоперации достигнуты, в каких границах Украины? — Представьте себе, что в результате спецоперации даже с нынешним руководством Украины будут достигнуты определенные договоренности: признание Крыма частью России, признание независимости ЛНР и ДНР, полный отказ от членства в НАТО, отказ от наступательных вооружений и гарантии безопасности для России. Будет такая договоренность, пойдут на это украинские власти — значит, на этом мы остановимся. — Но, с другой стороны (и президент РФ Владимир Путин об этом говорит), Зеленский обещает, а потом отказывается. То же самое может быть и в этом случае? — Мы никогда не пойдем ни на какие договоренности, если не будем убеждены, что имеем возможности их проконтролировать и что они будут исполнены. Это означает, что та граница, о которой вы спрашиваете, в том числе имею в виду военную часть операции, будет зависеть от гарантий исполнения договоренностей. Условно, если бы Зеленский 25 февраля сказал, то готов выполнить наши условия, в этот день войска РФ ушли бы, а народная милиция ДНР и ЛНР вышла бы на границы своих областей. Мы будем двигаться до момента, когда будут приняты наши условия. А где эта граница, вам сейчас никто не ответит. Это решают ребята с автоматами Калашникова в руках. Раз не отвечают украинские политики, значит, говорят наши военные. — В 2014 году, когда вы возглавляли УВП, Россия провела молниеносную операцию по возвращению Крыма. Но еще в 2004 году девять украинских областей готовы были объединиться в Юго-Восточную автономию. Стоял ли восемь лет назад перед Кремлем выбор — Крым и Севастополь или, предположим, Донбасс? — Нет, конечно. Такой выбор не стоял. Больше того, не нужно преувеличивать готовность Юго-Востока Украины к каким-то радикальным изменениям тогда. Госпереворот в Киеве для Донбасса стал первым толчком. В отличие от Крыма и Севастополя: там ситуация вызревала еще до 2014 года, и для них Майдан был последней каплей, переполнившей чашу кипения. После этого ситуация стала развиваться лавинообразно: был очевидный протест [против киевских властей], люди вышли на улицы Симферополя и Севастополя, они были готовы сразу идти в Россию, поэтому быстро состоялись референдумы. Это был ясный выбор [крымчан и севастопольцев]. И этот процесс нужно было только поддержать, что и сделала Россия — мы подхватили объективный процесс, который шел в Крыму и в Севастополе, сделали его мирным, не допустили насилия со стороны Киева в отношении крымчан. — Вы говорите, Донбасс не был готов. Но уже тогда националисты поднимались во весь рост, начались военные действия. Причем против мирных жителей нацисты действовали не только в Донбассе — достаточно вспомнить трагедию в одесском доме профсоюзов в мае 2014 года. Это не было сигналом для Москвы, что нужно решать вопрос, возможно, так же оперативно, как и с Крымом и Севастополем? — Значительная часть жителей Донбасса, в отличие от крымчан, привыкла жить в Украине, отчасти они смирились с этим. Но когда им [в результате Майдана] дали сигнал, что у них не будет русского языка, что их ждет бандеризация, что их лишат связей с Россией, потащат в НАТО, они поняли, чем это грозит. Люди сказали, что не хотят этого. Им стало ясно, что интеграция в Украину на условиях Киева для них губительна, что у них отберут само право называться русскими. Их попытались силой загнать в это стойло, но они стали сопротивляться. Россия повела себя очень корректно в той ситуации. Мы сразу сказали, что поддержим волю крымчан и севастопольцев. А в отношении Донбасса мы пошли другим путем: мы пытались создать некий процесс, который позволил бы Юго-Востоку Украины интегрироваться в Украину. «Минский процесс» — это фактически интеграция Донбасса в Украину, но на особых условиях. Нам тоже не нравилось, как развивается ситуация, для нас тоже это был компромисс, но мы вынуждены были искать мирное, дипломатическое решение этой проблемы. Мы хотели избежать силового сценария. — Россию обвинили бы в оккупации Украины? — «Минский процесс» был очень тяжелым компромиссом. И для нас, и для Донецка и Луганска, так как они не видели свое будущее в составе Украины, и даже для Киева. — Почему и для Киева? — Там понимали, что принять назад эти два экономический мощных региона с русской культурой, с русским языком — это большая проблема, которая их будет здорово трясти. Поэтому они шарахались от «минского процесса». Даже для коллективного Запада это была проблема. Для него мирная интеграция на условиях «Минских соглашений» — это в каком-то смысле победа России, которая и предложила этот маршрут. Мирная интеграция не получилась, потому что ее не хотели [на Украине и на Западе]. Сейчас понятно, что ставка была сделана на возвращение Донбасса в состав Украины силовым путем. — Присоединить Донбасс к России тогда было невозможно, а признать независимость ЛНР и ДНР? Что бы это изменило? — Сложно ответить на этот вопрос. Мне кажется, что в той ситуации предпосылок для этого не было. Все-таки мы надеялись на мирную интеграцию. Но Киев по своей нацисткой, бандеровской природе не смог пойти этим путем. — Если было понятно, что у них такая «природа», что они изначально не проявляли особой заинтересованности в «минских соглашениях», почему Россия не усилила свою позицию и хотя бы не ввела в Донбасс миротворцев, как это было сделано в Приднестровье, в Южной Осетии? Может быть, тогда Киева не было бы возможности при посредничестве Запада создать мощную военную группировку, и дело не дошло бы до СВО? — Мы не сделали это потому, так как предполагали, что это приведет к международному конфликту. Мы искали альтернативу, иные способы разрешения конфликта прежде всего в интересах граждан, проживающих в Донбассе. Повторюсь, мы пытались найти мирное решение этого вопроса, без применения Вооруженных Сил. Поэтому мы до конца шли маршрутом, который не предполагал использование военной силы. — А когда стало понятно, что шансов на мирное урегулирование не осталось? — Как раз тогда, когда и началась специальная военная операция. Все связывали силовой способ решения конфликта в Донбассе персонально с [экс-президентом Украины Петром] Порошенко и его командой. Ушел Порошенко. Зеленский пришел под лозунгом «я принесу вам мир», «мы договоримся с Донецком и Луганском», фактически с лозунгом «я выполню „минские соглашения“». Но уже после избрания его первые шаги стали откатом от этих обещаний. В январе 2022 года на последней Нормандской встрече, он подтвердил свою приверженность «Минским соглашениям», но, вернувшись в Киев, отказался от своих слов. Так вот, когда прозвучал публичный отказ Зеленского от выполнения «Минских соглашений», когда мы увидели, что ни Париж, ни Берлин, ни Вашингтон не заставят его выполнять эти соглашения, что «Минские соглашения» мертвы, тогда и встал вопрос о том, как разрешится этот конфликт. Стало понятно, что Киев сделал ставку на силовой способ возвращения Донецка и Луганска в состав Украины. Начало нашей спецоперации фактически немного опередило Киев. Если бы мы этого не сделали, военный сценарий все равно был бы, но только с другой стороны. — И Россия играла бы по чужим правилам, как сказал 27 апреля на Совете законодателей Путин? — Да, мы играли бы по чужим правилам и на невыгодных для нас условиях. Войска бы продвинулись вглубь ЛНР и ДНР, и неизвестно, насколько народной милиции этих республик хватило бы сил сопротивляться, потому что против них была регулярная армия, отлично оснащенная и подготовленная за эти годы. Это была бы наступательная операция, которую нам пришлось бы останавливать совершенно другими способами средствами. — В начале СВО были критики, говорили даже, что общество раскололось, высказывались мнения, что рейтинг власти будет падать, но поддержка СВО и доверие к президенту растут. Почему так произошло? Означает ли это, что нынешний консенсус тоже будет продолжительным, как и крымский? — У меня не было никаких сомнений, что многие персонажи из тех, кто публично стали осуждать наши действия, так и поступят. Не по ним надо мерить наличие консенсуса, а по тому, как среагировало подавляющее большинство граждан на решение президента. У меня не было примеров, чтобы люди агрессивно высказывались об этом. Были сомнения другого рода: не в том, правильно ли мы сделали, а в том, все ли рассчитано, все ли шаги до конца продуманы. Цель вообще подавляющее большинство наших сограждан под сомнение не ставило. — То есть социсследования, в объективности которых порой сомневаются, отражают реальную ситуацию? — А посмотрите, кто бы ни измерял (в том числе «Левада» [признан иноагентом], западные аналитические центры), все видят, что сложился второй крымский консенсус. И это для Запада большой вызов. Там как раз думали, что какая-то часть общества не поддержит президента, что общество расколется. — И ждали, что будут продолжительные протесты? — Да, что будут социальные бунты, что люди выйдут на улицы. Но произошло все ровно наоборот. И для Запада это большой психологический шок. Оказывается, там не понимают Россию, не понимают, как устроена российская политическая культура, как люди относятся к собственной стране, к своим братьям по крови — украинцам в том числе: мы их как считали, так и считаем братьям — заблудшими, зараженными бандеровской, нацисткой идеологией, но все равно братьями. У нас абсолютно четкий политический и социальный консенсус вокруг президента, вокруг целей спецоперации. Сегодня важнее не породить сомнения в том, что спецоперация будет доведена до конца. Поэтому президент на Совете законодателей подчеркнул, что поставленные цели будут безоговорочно выполнены. — Почему в 2014 году, после возвращения Крыма и Севастополя, речь не шла о «пятой колонне», а в 2022 году президент открыто заявил о национал-предателях? — В 2014 году деятельность «пятой колонной» в России была гораздо отчетливее, чем сегодня. Вспомните 2011 год: «пятая колонна» гуляла по стране, каждые выходные в Москве она демонстрировала свои мускулы. Как раз крымский консенсус их усмирил. Они поняли, что против страны выступать накладно для себя. Но за эти годы они переформатировались, разработали новые методы работы, получили поддержку Запада, в том числе финансовую. Спецоперация по защите Донбасса отличается от ситуации 2014 года — во время «крымской весны» никаких боевых действий не было. Достаточно было «вежливых людей», задачей которых было — не допустить кровопролития. Сегодня наши ребята воюют. В этих условиях наличие «пятой колонны», которая бы подрывала на территории нашей страны возможности военных, экономические возможности, моральный дух своими информационными технологиями, недопустимо. Поэтому президент и обратил на это внимание. «Пятая колонна» всегда плоха. Но сегодня очевидно, что с ней нужно поступать гораздо более жестче, чем в любой другой ситуации. — Вы уже упомянули выражение «крымская весна». События 2014 года называют еще «русской весной». Спецоперация (большая ее часть) тоже проходит весной. Как бы вы этот период назвали? — Это продолжение весны, которая наступила в России в 2014 году и будет продолжаться до того момента, пока мы не перейдем в нормальное лето.