Челябинский фермер Николай Шаманин имеет тридцатилетний стаж самостоятельной работы. В 1991 году он ушел из совхоза. Начинал с пяти подчиненных и 300 гектаров земли. Сегодня его хозяйство в селе Филимоново (Чебаркульский округ) занимает почти семь тысяч гектаров. В поле на уборке урожая он рассказал URA.RU о том, как начать бизнес на земле, почему крестьяне страдают от «сговора переработчиков», кто сегодня работает на селе и что мешает челябинским фермерам создавать кооперативы по примеру европейских.  «Получали урожай — покупали технику» — Николай Петрович, вы же коренной, местный? — Да, я родился в деревне Уштаганка, это в 20 километрах отсюда. Это был раньше Кундравинский совхоз. Отец у меня всю жизнь агрономом в этом совхозе проработал. Ну вот и я по его стопам пошел, от совхоза выучился на агронома. После учебы два года там же отработал, а потом меня направили в Кизил, в совхоз «Победа» — главным агрономом. — У вас, получается, целая династия. Отец — агроном, вы… А ваш брат, я слышал, тоже в этой сфере? — Да, мой старший брат Владимир Шаманин — селекционер, доктор сельскохозяйственных наук, профессор в Омском аграрном университете. У него выведено, наверное, уже больше 20 сортов пшеницы. Я вот сейчас сею три его сорта. Он больше наукой занимается, в международном центре селекции состоит, который в Мексике базируется. Их цель — вывести сорта пшеницы, устойчивые к болезням, чтобы мир накормить. Сейчас ведь проблема — это болезни, ржавчина, например. Была стеблевая, листовая, а сейчас пошла желтая. Она и к нам пришла: на моих полях нет, но в районе встречается. Вот мой брат в центре и работает над устойчивостью. А я — практик, всю жизнь на земле. — А что заставило уйти из совхоза? — Мне всегда хотелось действовать самостоятельно. Работаешь главным агрономом — все равно над тобой директор. Но мне с руководством везло, они сами были агрономами и в мою работу особо не лезли, понимали, что не подведу. И все-таки захотелось своего, хотя и в совхозе дела хорошо шли. — То есть не было ощущения, что все рушится, и надо спасаться? — Нет, от чего спасаться? В Советском Союзе мы все одинаково жили. Это уже потом, в девяностые, началось, когда зарплаты не платили. А тогда я ушел из местного совхоза «Новомиасский», где работал. — Сложно было начинать? — Тогда как раз фермерское движение пошло. Я взял 319 гектаров земли в аренду из фонда перераспределения у администрации. Нас было четверо: я, два строителя и два шофера. Взяли «силаевский» кредит для фермеров под 8% годовых. Начинали с малого: купили один маленький трактор Т-70, подержанные МТЗ и Т-4. В совхозе взял в аренду с правом выкупа старые ненужные сеялки. Так потихоньку и пошло: получали урожай, покупали технику, снова брали кредиты, земли начал добавлять. «Спутник ведет трактор по полю» — Деревня изменилась? — К тому состоянию, какой она была, уже не вернуть.Это невозможно, считаю. Раньше в совхозе до 300 механизаторов было, а теперь все разъехались. — Но поля не стоят пустые. Как же теперь хватает оставшихся? — Техника совершенно другая. Раньше были гусеничные тракторы, комбайны «Нива». А сегодня — современные посевные комплексы с навигацией. Производительность выросла в разы. — Слышал, что в регионе ваш коллега экспериментировал с системой, при которой комбайны «видят» друг друга и выстраивают оптимальный маршрут. — Не думаю, что это может идеально работать. Поле компьютер для себя нарежет, но кочку или камень, а то и заболоченное место не учтет. Но технология помогает. Сначала механизатор сам обсеивает поле по краям. В компьютере тем временем надел разбивается на маршруты. Потом человек заезжает на полосу, нажимает кнопку — и трактор сам идет по спутнику. Механизатор меньше устает, и мы можем работать быстро, в две смены. Держаться за руль сотруднику не надо: достаточно просто контролировать процесс. Хотя бывают и курьезы… У нас один так заснул и в «КамАЗ» въехал, потому что трактор сам по себе двигался и сеял. — Значит, люди на селе больше не нужны? — Люди нужны, но их нет. Особенно молодежи. В деревне сегодня остается очень мало. Раньше в школе можно было получить права тракториста. Я сам 10-й класс закончил и уже имел права. А сейчас эту систему прикрыли. — После школы где учились? — Сдал экзамены в Курганский сельхозинститут. Помню, зачисление шло. Пока ждал, приехал домой. Отец задержал, сказав, что нечего дурака валять — пахать некому. Я и пошел на трактор. Раньше в сельхозинститутах понимали, что идет уборка, поэтому занятия начинались только с 1 октября. До тех пор все старшие студенты были на практике в полях. Так что я до октября успел поработать трактористом, а потом пошел учиться. «Внук по моим стопам идет» — Семья вам помогает? — У меня сын и дочь. Сын окончил Омский аграрный университет, экономический факультет. Поработал у меня немного главным бухгалтером, потом ушел в город, был аудитором, а сейчас у него свой бизнес — занимается продажей средств защиты для сельского хозяйства. Так что он все равно в отрасли, мы с ним постоянно консультируемся: то он у меня, то я у него. Дочка тоже в Челябинске. А внук Алексей по моим стопам пошел. — Вместе урожай растите? — Да, вот он, здесь в поле. Ему 28 лет, он у меня уже шесть лет агрономом. Окончил ЮУрГУ, поработал немного в городе и пришел ко мне, сказал: «Хочу, дед, сельским хозяйством заниматься». Поступил в Троицкий сельскохозяйственный техникум, получил диплом. Молодец, желание есть. Он и с этой новой бюрократией помогает разбираться, с системами «Сатурн», «Зерно». Я в это уже не вникаю, голову ломать не хочется, а он сидит, разбирается. Летом в сезон живутс женой в поселке Еланчик, это километров 20 от нас. На выходные уезжают в Челябинск — жена у него городская. — Кто сегодня у вас работает? И как решаете кадровый вопрос с молодежью? Ведь молодым нужно где-то жить! — У меня в коллективе трактористы, механики и водители. На уборку, конечно, берем наемных помощников, но в основном этим составом практически полностью все закрываем. Костяк — местные, филимоновские. Также люди ездят из разных окрестных деревень: четверо из Темира, трое из Никольска. Что касается жилья, то в основном у всех моих работников есть, где жить. Двое молодых парней пока неженаты, но и они местные, дома имеют. — А что происходит зимой, когда полевые работы заканчиваются? Чем заняты ваши сотрудники? — Сейчас все закончим, технику на зиму поставим, и я их отпускаю в отпуск. В основном коллектив отдыхает с середины ноября до десятых чисел января. Отпускные им платим, все как положено. А после праздников выходим — у нас теплый гараж, газовое отопление везде сделано, так что условия для работы есть. Начинаем ремонтировать технику, готовим ее к новому сезону. Кроме того, мы же семеноводческое хозяйство, семена реализуем, так что зимой занимаемся их подготовкой, сортировкой, возим продукцию. Работа всегда находится. — Большой у вас парк техники, чтобы со всем этим справляться? Сколько машин, например, задействовано сейчас, в разгар уборки? — Ой, разве все сосчитаешь. Шесть комбайнов, четыре жатки, шесть тяжелых тракторов, из них четыре единицы — Buhler. Также есть шесть тракторов класса МТЗ, включая два китайских, шесть «КамАЗов», три самоходных опрыскивателя, весь набор прицепной сельхозтехники. Buhler — бывшие канадские трактора, «Ростсельмаш» в свое время выкупил их завод и перевез в Ростов-на-Дону. Посевные комплексы у нас тоже в основном импортные. «Фермеры вынуждены сдавать зерно за копейки» — Вы как решаете, какие культуры выращивать? — Выращиваем то, что прибыльнее. Сеем пшеницу, ячмень, горох, лен, гречиху. Много лет занимались рапсом — культура выгодная, цена хорошая: 35,5 тысячи рублей за тонну. Но пришла с Азии капустная моль, и мы ничего не смогли с ней сделать. Все лето обрабатываешь, а она приспосабливается, каждое новое поколение уже устойчиво к обработке. Отказались от культуры. — Куда отправляется урожай? Только ли российским потребителям? — Конечно, международный спрос тоже есть. Часть урожая уходит за границу. На горох хороший спрос сейчас, в основном — из Индии и Пакистана. Цена весной была 22 рубля за килограмм. Мы его сейчас заложили на склад, будем держать. Сеем его 500 гектаров, больше не рискуем, потому что с его уборкой могут быть сложности — он ложится. Урожайность хорошая: 27 центнеров с гектара получили. Лен тоже в основном на экспорт. Раньше много шло в Бельгию через Польшу, но сейчас Европа закрыта. Пытаемся через Казахстан возить, но логистика «съедает» много. Поэтому основной покупатель — Китай. — Требования у покупателей разные? — Конечно. Европейские требования намного жестче, особенно по пестицидам и чистоте зерна. Был случай: вырастили лен, а он не прошел проверку в Европе. Оказалось, три года назад на этом поле выращивали рапс. Мы применяли гербицид, который там запрещен. Через три года сказалось остаточное действие в земле. В Европу товар не идет, но регламент мы неукоснительно соблюдаем. На всякий случай. — Один из переработчиков рассказывал, что область настолько много перерабатывает пшеницы, что сколько ни посади, все продашь. Еще и в других регионах брать приходится. Что вы видите со своей стороны? — Спорный вопрос. У нас в области очень сильная переработка, и к нам везут зерно отовсюду: из Кургана, Тюмени, Оренбурга — отовсюду, где подешевле. В итоге рынок перенасыщается, и переработчики этим пользуются. — Каким образом? — У большинства фермеров нет денег, чтобы переждать и не продавать урожай сразу с поля. Им нужно платить зарплаты, покупать горючее, запчасти, отдавать долги, которые брали под урожай. И они вынуждены везти зерно и сдавать за копейки. Например, сегодня переработчик принимает пшеницу по 8-10 рублей за килограмм. А себестоимость у него в хозяйстве — минимум 15 рублей. Поэтому мы и строим склады — чтобы все, что производим, засыпать и не везти сегодня за бесценок. — Вы поступаете иначе. Храните зерно, выжидая роста цен, верно? — В 2015 году мы выкупили площадку агрофирмы «Филимоновская». Все было разрушено: ни асфальта, ни строений толком. Стоял старый деревянный склад, в который даже маленький грузовик не входил. С тех пор реконструируем. Один склад построили в 2022-м году, другой — в 2023-м, старое здание тоже отремонтировали. К 2025 году поставили две соединенные сушилки, территорию заасфальтировали. В результате продажи начинаю весной, когда стоимость зерна растет. Так же и с топливом: солярку покупаем в декабре, в мае забираем. — В советские времена говорили про «ножницы» для сельского хозяйства — диспаритет цен. Как видно, проблема сохранилась. — Так и есть. Цены на технику, запчасти, удобрения, солярку взлетели, а цена на зерно упала. Вот смотрите: в 2021 году тонна пшеницы стоила 19 тысяч рублей, а комбайн — 11-12 миллионов. Сегодня тонна зерна стоит 10-12 тысяч, а комбайн — 28 миллионов. Дизтопливо стоило 62 тысячи за тонну, а сейчас уже — 83,5 тысячи. Удобрения стоили 13-18 тысяч, сегодня — 33 тысячи за тонну. Как крестьянину что-то планировать и покупать? Из-за этого и заводы по производству сельхозтехники, тот же «Ростсельмаш», не могут продавать технику: у крестьян нет денег. «В России кооперативы не выживают» — Вы много изучали, как аграрный сектор работает за рубежом. Опыт европейцев может нам пригодиться? — Мы были во Франции. Там государство устанавливает нижний предел цен, ниже которого никто не имеет права у фермера закупать продукцию, чтобы не разорять его. Мы же страдаем от сговора переработчиков. Как урожай созрел, они держат примерно одну цену. Нет никакой гарантии выгодно реализовать зерно, соответственно, отсутствует стабильность в работе. Мы трудимся втемную: производим, а будет в урожае потребность или нет — неизвестно. Поэтому сделай мы, как во Франции, отрасль стала бы куда как привлекательней для инвесторов! Но там к этому пришли за столетия. — А мы что же? — А что мы? Уповать ведь можно не на одно только государство. Самоорганизация на низовом уровне тоже пришлась бы кстати. Но культуры ведения бизнеса для этого пока не хватает. У нас никто ни на кого работать не станет. Опять же Франция. Там фермеры объединяются в кооперативы. В одном таком может быть и 500, и пять тысяч фермеров. Забота производителя — посеять и убрать. С поля зерно забирает сам кооператив, сразу отдает 70% денег по фиксированной минимальной цене, а в конце года, после переработки и продажи, доплачивает разницу. Мы их спрашиваем: «Так вас же на весах обманут, на влажности, на сорности». А они не понимают — зачем? У нас бы дали 70% и всё, остальное пошло бы директору кооператива в карман. Сколько у нас таких объединений ни создавали, они не выживали. Каждый создает кооператив, чтобы получить под него субсидии, а не для общей пользы. — Вы производите продукцию, а в магазин за хлебом и молоком все равно ходите. Как вы для себя выбираете продукты? — В магазине на упаковке ничего не прочитаешь. Все зависит от производителя. На него и надо ориентироваться. Скажем, от натурального молока на банке сливочный ободок появляется, у порошкового — нет. Молоко «из-под коровы» и скисает быстрее, потому что там нет консервантов. Часть людей этого не понимают, жалуются, что быстро портится. Так домашнее тоже быстро портится! Так же и с кашами, и с макаронами — формировать предпочтения надо на опыте. — Оглядываясь назад, приходилось когда-нибудь пожалеть, что не тем делом занялись? Головной боли-то много. — Когда в уборку видишь результат своего труда — душа радуется. Понимаешь, что целый год работал не зря, все сделал правильно. Вчера молотили ячмень — под 40 центнеров с гектара идет, пшеница — за 30. Это в два раза больше среднего по региону. Когда видишь такой результат — душа радуется. Я на своем месте и ни на какое другое менять его не стану.