В России сенсация: 100% респондентов ФОМа считают, что президент страны работает хорошо, сообщило агентство Regnum. При этом — рост цен, отсутствие очевидных перспектив, «Фейсбук» (деятельность запрещена в РФ) повторяет «валим-валим-валим». Споры ожесточенные, планы — депрессивные, а социологам не рассказывают всей правды. Редактор «Газеты.ру» Светлана Бабаева поделилась со студентами УрФУ в рамках проекта «Гуру медиа в Уральском федеральном», а после — с журналистами «URA.Ru» содержанием закрытых встреч в правительстве и Кремле, настроениями креативного класса и знанием, почему реакция на «груз-200» в США и России такая разная. Ждут ли власти новой «Болотной» из городов-миллионников и что будет с рейтингом Путина и нашими зарплатами? — Светлана, настроение года в нашей среде — уезжать. Об этом недавно писала «Газета.ру», о новой масштабной волне эмиграции из России. Эмиграция снова в тренде? — По данным Росстата, за первые восемь месяцев 2014 года из России уехало больше людей, чем за многие предыдущие годы, — более 200 тысяч. Вместе с тем мы должны учитывать, что значительное количество россиян уже давно живет на две-три страны. Мы не в Советском союзе, где паспорт сдал, квартиру отобрали и до свидания — в эмиграцию. Поэтому в данном случае статистика лукава. Но нельзя отрицать настроения определенной части «креативного класса», который не видит перспектив и пытается найти способы уехать поучиться, поработать. Это плохая тенденция. Уезжают именно те, кто составляет ядро человеческого капитала. А поскольку у нас все дружно падает — уровень образования, медицины, — то с кем совершать тот самый технологический, инновационный прорыв, так необходимый стране, непонятно. — Вы участвуете в закрытых встречах с разными руководителями страны. Там эта тема поднимается, вызывает какую-нибудь реакцию? — Впрямую тема не поднимается. Скорее, в наших профессиональных разговорах. Настроение власти: «Валите, кто хотите!» То есть власть выпускает всех — пожалуйста. И этим, кстати, отличается от Советского Союза. При этом высокопоставленные чиновники правительства и Кремля говорят: «Очень хорошо, что у нас санкции. Наконец-то мы перестанем быть ресурсной экономикой, наконец у нас открывается окно для экономического прорыва». Это тревожная тенденция. Я слышу бодрые лозунги, но не вижу ни потенциальных точек роста, ни анализа экономических возможностей для такого прорыва. — Весь международный опыт говорит: для выхода на новый технологический уровень нужна иностранная помощь. Есть пример Сингапура, Китая, других стран. — Это разговор даже не про технологии, а про обмен мозгами. В XXI веке нельзя находиться в замкнутом пространстве, мир все время взаимодействует, обменивается новыми знаниями. Конференции, встречи — без этого невозможно развитие. В противном случае мы даже не будем понимать, на какой стадии находимся мы и остальной мир. Однако мы лишь в начале патриотической мобилизационной волны, поэтому еще не пришло время обсуждать детали, в том числе, как взаимодействовать с миром. — Вы же знаете, как объясняется логика, почему у нас только одни лозунги, но нет действий. Оппоненты президента прямо говорят, что у нас вся система завязана на одного человека. — У нас действительно вся система завязана на одного человека. Не только личностно, но и институционально. Мы видим, как девальвируется политическая ценность даже тех институтов, которые функционировали еще несколько лет назад: правительство, законодательная власть. Владимир Путин — лидер, объединяющий в себе все институты. И это ситуация достаточно опасная, в том числе, для президента. Потому что он аккумулирует в себе не только все достижения. Фактически остальные институты и уровни системы на все вопросы могут дать ответ: «Ребята, это не к нам, это к Владимиру Владимировичу». То есть все зависит от барина, который приедет и нас рассудит. И если что-то пойдет не так, то, получается, Путин будет ответственным за все. — Почему нет понимания, что такая ситуация опасна, почему система не дает большей свободы, скажем, регионам? — В Москве существует твердое убеждение: достижения в России возможны только при сильной центральной власти. А в условиях тяжелой санкционной ситуации тем более лишь сильная центральная власть может спасти страну. Что вспоминают? 1990-е, когда слабые губернаторы едва не растащили страну, плюс историческая параллель с 1905 и 1917 годами. Сейчас центральная власть сильна, и ее ни в коем случае нельзя ослаблять. — А мэром Екатеринбурга в прошлом году стал Ройзман... — Так в прошлом же. В прошлом и Навальный взял значительное количество процентов в Москве. А в этом году посмотрите, как прошли выборы. — То есть между осенью 2013-го и осенью 2014-го глубочайшая разница. В учебнике истории это будут разные главы? — В учебнике этот год, может, будет описан даже несколькими отдельными главами, поскольку конца истории мы еще не знаем. — Существует ли до сих пор страх регионального сепаратизма? — Скорее, есть ощущение, что сохраняется страх «болотных» настроений: а вдруг зажравшиеся города-миллионники снова предъявят какие-то социальные требования? А если их еще и Госдеп США подкормит... — Не понимаю: Болотную «лечили» возвращением прямых губернаторских выборов, потому что власть была излишне централизована. Пообещали дать избирателям некоторые полномочия в регионах в виде выборов губернаторов. При этом сами выборы в процессе реализации выхолостили до состояния «референдумный сценарий». Пачка досрочных кампаний, зачищенные кандидаты, муниципальные фильтры, очевидные договоренности типа: «Ты не выдвигай сильного справедливоросса, я его в Совет Федерации отправлю». И, как итог, явка в 35% в лучшем случае. Это ведь точно приведет к новой Болотной, потому что не выполнен запрос старой — губернаторские выборы? — Нет. Болотная была против стилистики: «Не надо так с нами». Движение полыхнуло на явных нарушениях или твердых убеждениях, что нарушения были чудовищные, вызывающие и массовые. И власть «отъехала»: не надо, так не надо. Вот вам. И было еще одно настроение. По мегаполисам, к которым я отношу Екатеринбург, Новосибирск, Питер, в меньшей степени юг страны, рост благосостояния привел к настроениям: «У меня есть деньги, я живу в квартире, нормально работаю, а выхожу на улицу — и начинается кошмар». Было нормальное желание не сменить президента и состав законодательных органов власти, а привести в порядок среду обитания. Однако истолковано оно было как поползновение на власть, и теперь этого страшно боятся. В итоге, сейчас это настроение снова уходит, на мой взгляд, в волну благотворительности. Люди не готовы просто заниматься частной жизнью, им надо хоть немного ощущать, что они могут улучшить этот мир. — Это теория малых дел. Так, реакцией на «Синие ведерки» стало сокращение числа мигалок в Москве, появление альтернативного Навальному проекта ОНФ про контроль госзакупок. Исходя из повестки дня, подобные гражданские инициативы сейчас возможны? — Только при условии, что федеральные и региональные власти не усмотрят в этом потенциальную опасность для смены режима. Но в целом, социологи говорят, что 2015 год будет, скорее всего, спокойным в плане общественных настроений. — Но голодный. — Да. Все будут пытаться выжить, понять, куда уходят зарплаты, что делать с ценами, куда ехать отдыхать за эти деньги... По 2016 году мнения уже расходятся, там выборы в Думу. Одни говорят, до 2018 года, то есть до президентских выборов, ничего ждать не надо. Другие — что все-таки к 2016 году какие-то социальные настроения уже проявятся. Я убеждена, что Россия не линейна и крайне трудно поддается прогнозам. Может, это будут, например, демонстрации на Дальнем Востоке против китайской экспансии. Или, наоборот, протесты в Питере и Москве за то, чтобы вернуть отношения с Западом. Пока нет ни настроений, ни сил. Есть элементарный страх, усталость и великодержавная гордость. — И к тому же кризис. Среди обсуждаемых вариантов есть и еще один — нация сплотится вокруг лидера... — Да. В стране есть готовность к самоограничениям в обмен на принадлежность к великой державе — это то, что говорят экономисты и социологи. Человеку в жизни надо чем-то гордиться. Если больше нечем, — значит, будем гордиться Крымом. Это неизбывно в российской культуре. На протяжении веков территория имеет для нас сакральное значение, об этом писал еще философ Бердяев. И она является для нас фактором, ради которого можно простить многое. — По комментариям читателей и по посещаемости вы видите, как происходит это сплочение вокруг лидера? Или происходит некое разочарование? — Последние соцопросы опять показывают, что рейтинг Путина достигает заоблачных высот. Но есть еще один аспект: люди начинают бояться говорить правду социологам. Это классическая принадлежность к группе большинства. Нужно обладать недюжинным мужеством, чтобы заявить свою позицию. Это присуще всем нациям, а нам, видимо, особенно. Пока мы точно можем констатировать, что Путин — единственный, неповторимый, с высоким рейтингом. — Какие темы сейчас предпочитает аудитория? Нет ощущения, что читатели запутались в ДНР, ЛНР, в том, уходим мы с Украины или остаемся, и хотят других историй? — Где-то во второй половине сентября пошел запрос не на украинскую тематику, а на что-то более человеческое и гуманное. В топах появились материалы, не связанные с Украиной и Крымом. Мы истолковали это так: люди вернулись из отпусков, отправили детей в школы, и теперь у них обычная жизнь, которая состоит из других забот. Но каково же было наше удивление, когда в начале октября тема Украины снова пошла, и интерес сохраняется! Сначала выборы в Раду, потом выборы в Донецке и Луганске, сейчас — действия Евросоюза в части санкций, любые американские заявления. Может, я идеализирую российские власти, но такое ощущение, что как только вылезли первые сообщения о «грузе-200», отправленном на территорию Российской Федерации, в головах наших военачальников что-то перевернулось. Во всяком случае, возникло ощущение: тактика в отношении Донбасса меняется, что Москва немножко «отползает» от конфликта. — Если вспомнить ваш опыт работы в Вашингтоне, сравнить реакцию американской прессы на поступающие с войны гробы и реакцию российской. Есть ли разница? — Это совершенно разные истории. Россия веками подвергалась нападениям, участвовала в военных действиях. У нас, к сожалению, ценность человеческой жизни стремится к нулю. И это отношение сохраняется. В Америке отношение к человеческой жизни принципиально другое: каждый «груз-200» — трагедия. Это может быть предмет гордости родителей, города, но одновременно это трагедия. Поэтому, когда число смертей начинает превышать некий уровень, необходимый, скажем так, для военного конфликта, нация заявляет протест. Что и происходило, когда администрация Обамы сворачивала присутствие в Ираке, затем в Афганистане. — А реакция на американские санкции против России? — Я прозападный по своим взглядам человек, но, начиная с Кубы, история показывает, санкции не приводят ни к смене лидера, ни к смене режима. Напротив, нация сплачивается вокруг лидера против внешнего врага. Сколько американцы боролись с кубинским режимом? До чего довели санкции Сербию, когда людям просто было нечего есть, а Милошевич развивался все равно по иной логике. Санкции против Ирана — та же история. Но Запад продолжает исходить из того, что вот мы сейчас введем санкции, ослабим Россию, и россияне сменят Путина. И, конечно, мы видим реакцию Путина на западные шаги. В основе лежит разочарование: «Ребята, я столько для вас сделал! Я столько на вас потратил сил, рассказывал про Россию, а вы такие засранцы...» И дальше: «Ах, раз вы с нами так — тогда мы вот так!» — То есть англо-саксонский мир думает, что экономические инструменты подействуют, а у нас вступают психологические мотивы. Мы ментально разные, в этом конфликт? — Любая нация сплачивается против внешней угрозы. Те же американские философы и политологи писали о таких моментах внутри самих США во времена Второй мировой войны и позже. Это классика жанра. Есть и другие ошибки. Мне это ужасно произносить, потому что в данном случае я чувствую себя представителем этакого федерального телеканала. Я работала в Штатах, когда происходили арабские революции, и помню настроения: «Это расцвет демократии! Наконец-то узурпаторы пали! Все будет прекрасно!». Что сейчас происходит на Ближнем Востоке, мы все хорошо знаем.