В первые два месяца 2015 года в повестке то и дело появлялся вопрос о ликвидации Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков. Столичные ньюсмейкеры прочили скорую кончину ведомства влиятельного силовика Виктора Иванова. Однако реформа спецслужбы не состоялась, о чем было заявлено публично на прошедшей 11 марта коллегии в Москве. Почему это произошло и как придется работать Госнарконтролю, в беседе с корреспондентом «URA.Ru» рассказал начальник УФСКН по Свердловской области генерал-лейтенант Михаил Каган. — Михаил Дмитриевич, главный вопрос: что с происходит с вашей службой? — Нет, ни с кем нас не объединяют. Вопрос этот снят. Его, как такового, кроме как в блогосфере, мне кажется, и не существовало. В официальных документах ничего не было. Это было, может быть, попыткой такой меры экономии бюджета, не более того. На бумагу не легло. Просто слова. Но ряд ведомств это предлагали... Основная тема была какая? Деньги сэкономить. — Большие деньги? — Деньги небольшие, но все относительно. В ФСКН сейчас 35 тысяч сотрудников, а в МВД миллион. И если смотреть чуть-чуть дальше, то на реформу тоже большие деньги нужны. И даже предварительный обсчет показал, что выгода от объединения могла бы быть к 2018-му году. Любое масштабное сокращение связано с большими затратами. Не только организационные моменты, но и чисто финансовые. Например, каждого увольняемого сотрудника надо оплачивать. По закону, год ему должны платить зарплату, то есть, грубо говоря, даже механически: людей уже нет, они уже не работают, а деньги им платят. Те, кто увольняется, имея право на пенсию, это большая часть высшего руководства (потому что у нас выслуга 20 лет, а у многих больше 30 календарных лет), им надо выплачивать большие деньги. То есть это все большой вопрос, будет ли экономия? В общем, служба наша на месте, никуда она не денется в ближайшее время, никуда нас не присоединят. Но сокращение заканчивается. — На сколько сократили, если не секрет? — На 15%. — А в абсолютных показателях это сколько? — Ну, вообще нежелательно говорить, насколько нас меньше станет. Просто тогда можно будет легко посчитать, сколько нас всего. А эти данные закрыты. Общая численность службы 34 тысячи, это известно. Сейчас будет минус 15%. Абсолютно очевидно, что вот такая концепция объединения имела идеологов. В основном, из бывших сотрудников милиции, высшего звена, которые ностальгически вспоминали: когда они служили 20 лет назад, когда ОБНОН был лишь в составе МВД... Да, может быть, это и было, но это было 10 лет назад. 10 лет назад уровень наркотизации населения был в сотни раз меньше. Если на тот момент у нас было до 100 тысяч наркоманов, как считалось, во всей России... Но теми методами и силами, которые сейчас есть у МВД, противостоять нынешнему уровню наркотизации просто нереально. Плюс надо учитывать все-таки многопрофильность полицейской системы. Там масса задач. Важных, серьезных, которыми надо заниматься ежедневно. Пресечение наркооборота, в любом случае, там часто в роли пасынка было. Ведь если есть двойное убийство, то все силы именно туда бросаются. И никто, ни один руководитель в структурах полиции иначе бы не поступил. Директор [ФСКН Виктор Иванов] на коллегии четко и внятно сказал, что президентом принято однозначное решение и о ликвидации даже речь не велась. Тем более что объемы и глубина залегания проблемы — это сейчас только нам по зубам. Совместно с коллегами, разумеется — с ФСБ и полицией. Но большую часть организованных составов, легализации преступных доходов, преступные сообщества в сфере наркотиков — это наша тема. — ФСКН называют спецслужбой: у вас и методы свои? Почему вашу службу не надо объединять с полицией? — Новые методы, конечно, никто не придумал, они не отличаются, а вот подходы и глубина разработки больше. Если цепляемся за самый кончик ниточки, мы в состоянии выйти и на зарубежных поставщиков. МВД это сделать сложно. У нас есть ресурсы на государственном уровне. Директор, он, несмотря на то, что является руководителем спецслужбы, в силу личностных качеств или каких-то еще полномочий, общается с руководителями государств. У нас в более чем ста странах свои представители есть, которые координируют работу именно за рубежом. Есть офицеры для связи, которые контачат с местными правоохранительными органами. Как результат, масса серьезных операций, например, в Афганистане, в Колумбии. У нас пока единственный вуз как военное училище — это Сибирский институт ФСКН. Так там есть факультет, где иностранцев обучают, причем, из экзотических стран. Не только из СНГ, где уже исторически сложилось так, а там учатся никарагуанцы, афганцы, перуанцы... Ну и много других. — Что нужно знать следователю от ФСКН, если это, конечно, не секрет? — Вообще, базовое образование там юридическое. Это так исторически сложилось, у нас все милиционеры — юристы. Но методы и способы распространения наркотиков отличаются от общеуголовных преступлений. И в документировании этих преступлений, в их расследовании, в умении связи выявлять. Потому что у нас самое главное — это связи. Пример: мы накрыли лабораторию, в которой амфетамин изготавливали из веществ, находящихся почти в легальном обороте (или где-то украли, что понятно), вот она, вся цепочка на ладони. Этот украл с завода, химик с образованием и навыком работы в каком-нибудь НИИ синтезировал. Но основная часть наркотиков естественного происхождения, она вся из-за рубежа идет. Это кокаин, героин... Поэтому необходимы знания, в том числе, и психологии иностранных граждан, знания менталитета... Вот в Афганистане наши как работают? Там результаты хорошие. Только за прошлый год совместно с местными вооруженными силами шесть лабораторий разгромили. Изъяли 60 тонн героина. Но для Афганистана это капля в море. Страна на государственном уровне является производителем наркотиков и даже не скрывает этого. Это единственное, что они могут производить и приняли это за основу. Сельское хозяйство невозможно в условиях войны развивать, а мак растет там сам по себе. Поэтому вот, вы воюете, а мы собираем и торгуем. — Что сейчас на рынке преобладает? Я так понимаю, что героина стало меньше... — Боюсь, что нет. В структуре изымаемых наркотиков героина стало меньше. Мы это объясняем, анализируя ситуацию, что его вытесняет «синтетика», как более дешевая и безопасная в перевозке и так далее. — Есть мнение, что именно рынок и никто другой победил героин, вытеснил его. — Ну и кому от этого легче? И то, и другое плохо. Но есть такая интересная тенденция: у нас с 2008 года в 3,5 раза смертность от передозировок уменьшилась. Было 400 человек, а за прошлый год 100. Позитивный фактор, да? А чем объясняется? Вот мы говорим, что нашей активной работой, все такое... Не совсем. Вот что бы ни говорили, а с точки зрения жизни менее токсична «синтетика». От героина больше умирают. — Это понятно. А вот психические расстройства не считали? — Это считается все вредными последствиями, но тут мы отделяем смертность. — А показателей статистики нет? — Они выросли, но не пропорционально, не в пять раз, раза в полтора-два. Такой вот дисбаланс, но все-таки позитивный: умирает меньше. Но как это оценить? Очень трудно. Какие-то далеко идущие последствия неизвестны. — По ситуации по Свердловской области, по спайсам. Как она сейчас, на ваш взгляд? — Сложная, но под контролем. Мы влияем, изымаем. Все больше изымаем, а его все больше поступает. Вот скажу: в сравнении с 2013 годом в 2014-м на 70% больше «синтетики» изъяли. То есть в структуре процент героина уменьшился примерно на столько же, процентов на 30-40... — Как возят его сюда? — Кружным путем. Не буду рассказывать. Петляют: в Швецию, в Балтию, потом к нам... В основном, конечно, страны Балтии задействованы. — Даже китайское зелье тем же путем? — Да. Видимо, потому что коридоры там относительно спокойные. Может быть, разгильдяйство, может быть, какие-то коррупционные схемы, трудно сказать. Оно завозится и напрямую из Китая, там, где граница общая, например, через Дальний Восток. Здесь — через Казахстан и Киргизию. Таможенный союз сейчас плохо контролируют. Наши говорят: давайте мы на ту сторону своих пограничников поставим, а те не хотят. Вот это мне не очень нравится. А между нами и ими граница прозрачная. Ладно, если гаишникам попадется груз, а если человек едет респектабельный, то к нему и внимания никакого. Вот едет нормальный парень с семьей, кто будет его машину обыскивать? А вот железную дорогу вообще проконтролировать тяжело, такие эшелоны гигантские идут. Как там можно? Только информацией владеть, а просто механически ничего не найдешь. — На днях вступил в силу федеральный закон, позволяющий эффективнее работать по пресечению оборота курительных смесей. Что изменилось? — Применение норм уголовного права не изменилось. Тут вопрос был в том, чтобы не дать распространять вещество, пока оно не в списке [запрещенных]. Вот мы его задержали партию, спрашиваем: где взял? И мы изымаем. Все. Может быть, оно и легально, может быть, вообще — шалфей... Имеем право. Раньше мы не имели такой возможности, мы должны были доказать, что это наркотик. А это как можно было доказать? Допустим, это вещество, которое является психоактивным, это у нас аналог называется. Но даже тогда нельзя было кого-то привлечь, надо было данный конкретный аналог отправить на экспертизу в Пермь, и только когда они в течение месяца на мышах проверят... А все это время вещество ходит а обороте, мы его изъять не можем. Вот в чем проблема. И пока экспертиза готовится, этого вещества уже и в обороте нет. И человек все это время ходит на свободе, и меры пресечения, как право, ему не избрали, потому что состав не доказан. Но мы сделали исследование в законном порядке, признали его веществом, человека берем. Но только тогда. И главная задача этого закона была не в том, чтобы упростить привлечение к ответственности, не дай бог. Это было сделано для того, чтобы вещества не допустить к распространению. А все остальное в стандартном режиме. То есть закон тут не нарушается. Это упреждающие меры по нераспространению. Вот если то вещество. Его же сразу, как только первое отравление было, по Сургуту, оп! А сделать с ним ничего нельзя... И кроме того, сейчас у нас любой коммерсант может написать, что упущена выгода, что это просто шалфей, а вы нам не даете... Я к чему: если бы это вещество было изъято, как сейчас у нас порядок, то не отравились бы люди больше. Его бы изъяли. Бились, кстати, над этим очень долго. Некие лоббисты были очень против, считая, что этим самым мы можем под это дело случайно запретить то, что сейчас в производстве необходимо. — И как эти коллизии решать? — Да никак. Ничего не случится, как я полагаю. Сейчас экспертиза и методика определения состава настолько отработана, что в течение дня можно получить результат: является это наркотиком или нет. И проблемы для экономики это не создаст. — ...и вам проще сейчас? — Не нам, а населению. То есть мы можем запретить это не тогда, когда оно уже в Сургуте отравило 20 человек, потом этих жуликов поймали. Но люди-то уже погибли! Главная задача — не допустить что-то новое сразу, потому что оно срабатывает первое время, это вещество. Мы же первые выявили химическую формулу того, чем травились люди в Хантах, Кировской области, Пензенской еще где-то... Объективно в чем проблема? В законе. Человек привозит и говорит: коллеги, вот у меня есть сертификат (он всегда есть, к каждому), причем, он может быть даже не левый, это может быть просто какое-то вещество. А ведь у нас масса всяких других веществ приходит — Китай что только не синтезирует. И не только наркотики, и даже не столько наркотики, может быть, их там только 1/150 часть. А так, все что угодно: и красители, и компоненты какие-то для производства пластмасс, и биологически-активные добавки, которые не являются наркотиками. Китайцы же нам говорят, что это в России из всего умудряются наркотик сделать, что они должны будут все производство остановить, если пойдут у нас на поводу. И по большей части так и есть... — Какие в перспективе наркотики могут появиться в будущем? — Я думаю, что тут, что им останется — это классика, так называемая. Героин, кокаин, марихуана, гашиш — это все, так или иначе, будет. И параллельно «синтетика» все равно будет развиваться, конечно. В чем ее суть? Почему отравились эти люди? Ведь там дозировка. Просто это вещество в 60 раз более психоактивное, чем обычный «синтетик». То есть его надо было намного меньше использовать, а они не знали... — А все остальное, растительного производства, это все есть? — Конечно. Недавно на территории Свердловской области мы изъяли кокаина колумбийского производства на полтора миллиона долларов. Это только то, что мы изъяли, а если бы это расчленили на компоненты, то еще бы раза в 4 дороже. Там, кстати, вся цепочка накрылась. — Михаил Дмитриевич, а от граждан вам помощь нужна? Вот я иду по улице, смотрю на фасад дома, а там написано «Спайс». И номер ICQ. Я беру баллончик, закрашиваю этот телефон, а меня хватает полиция и говорит, что я нарушаю административное законодательство. Но, с другой стороны, выполнил гражданский долг — не допустил распространения информации... — Гражданский долг у нас с опасностью сопряжен. Вот когда идет пьяный хулиган, то всегда есть опасность, что ты получишь срок, если его прибьешь. Не без этого. Но за такое нельзя обвинять, это по формальным признакам подходит: у нас муниципалитет за это отвечает. Вот граждане нам сейчас много пишут... Может быть, это доверие к нам, не знаю... пишут. Мы сотрудника отправляем, он приводит представителя муниципалитета, за одно место, ведет его туда, и он на его глазах это все закрашивает. Вот такая сейчас процедура. — А за граждан вступаться не будете, которые вам помогают? — Будем, но мы все равно стараемся объяснять, что у каждого своя задача. Мы рады помощи, но она нам не требуется, мы не кричим «помогите!», мы сами справляемся. И результаты показывают, что так оно и есть. — К вопросу о сокращении... У вас хватает ресурсов? — Хватает. При грамотном управлении всего хватает. Я могу судить, я был начальником милиции три раза: крупной, маленькой и очень маленькой. В масштабах района, и потом начальником управления Пермского края. Я всю эту тему знаю назубок. И все лежит в области организации: кто умеет организовать работу, у того получается, а кто не умеет, тот начинает жаловаться на недостаток ресурсов. Это всегда так было. — Готовился к интервью, забил в поиске «купить наркотики Екатеринбург». Несколько сайтов возникло, но немного, надо сказать. — Мы закрыли 400 сайтов в этом году, а их 14 тысяч уже сейчас. Вот это такой естественный процесс. Это же тотально невозможно сделать, это на самом деле так. Можно уповать на это дело, но реально Роскомнадзор бьется... Это просто отрезать Интернет вообще. Не то чтобы мы расписываемся в беспомощности, но надо просто трезво смотреть на эти вещи. Это как стихийное бедствие. Можно, конечно, кричать, но противопоставить цунами что можно? — Активные действия... — Активные действия, все правильно. — Мне коллеги, когда я служил в армии, говорили, что генерал — это счастье. Это действительно так? — Нет, это конечно, такой момент... значительный для себя самого, для родственников, знакомых. Я уже это пережил — генерала получил уже пять лет назад, поэтому как-то более ровно к этому отношусь. Но это и ответственность, конечно, накладывает. А режим работы такой же, когда я и полковником был, и майором.