Приезд в Челябинск Игоря Стрелкова, которого одни считают героем, а другие террористом, начался с неприятностей. В большие аудитории, в том числе — молодежные, общественника не пустили. Но это не помешало ему встретиться с единомышленниками, дать интервью корреспонденту «URA.Ru» и предсказать вывод войск из Сирии. — Игорь Иванович, в начале украинских событий вы были фигурой если не культовой, то близкой к этому статусу. И быстро превратились едва ли не в политического изгоя. В Челябинске вас не пустили в вузы. Как вы к этому относитесь? — Абсолютно спокойно, с одной стороны. А с другой — я хотел бы задать своим коллегам вопрос — они вообще понимают, что творят? Впрочем, я понимаю, что они выполняют приказы. — А я вот не уверен, что были какие-то указания. Скорее многие боятся по принципу «как бы чего не вышло»… — Вы знаете, боятся тогда, когда делаются определенного рода звонки. Вот в Ставрополе есть зам краевого правительства, генерал-майор Ушаков, мой коллега — он лично обзванивал даже школы, чтобы мне не предоставляли зал. Видимо, в его глазах я представляю еще большую угрозу, чем ИГИЛ (запрещенное в России — я правильно добавил?) и «Аль-Кайеда» вместе взятые. Зная по определенному опыту, как работают наши службы, я практически уверен, что речь идет не о трусости конкретного ректора, а том, что этой трусости сильно «помогли». А что не встретился со студентами… ну что ж, кому интересно, меня и в Интернете смогут прочитать. — На улицах Челябинска уже висят билборды, призывающие на митинг, посвященный присоединению Крыма. Такие же акции пройдут по всей стране. Какие у вас ощущения в связи с этим? — Скорее всего, власть стремится до конца, до последнего процента выработать ресурс, который дал ей Крым. Это единственный ее безусловный внешнеполитический успех. Даже завершение войны на Кавказе вызывает много вопросов. Почему Чечня вернулась в состав России, но при этом на ее территории практически не работают многие законы, зато фактически действует шариат? Почему русских, которые до войны еще там как-то присутствовали, теперь там практически не осталось? А Крым — безусловный успех и победа, если его рассматривать отдельно от всего остального политического процесса. Крым дал и колоссальнейший взлет рейтингов, к которым так чувствительна наша власть, и колоссальный ресурс реальной поддержки в обществе. Вот этот ресурс и пытаются доработать до конца в условиях внешне- и внутриполитического кризиса. Вот поэтому, на мой взгляд, спустя два года это мощнейшее событие еще раз пытаются отметить и отпраздновать. — Если Донбасс на каких-либо условиях вновь вернется Украине, вопрос по Крыму встанет? — Да, конечно. Причем практически без паузы, без перехода. А до этого мы получим несколько сот тысяч беженцев и мощнейший имиджевый и моральный удар по настроению людей. — Вы неоднократно говорили о слабости сформированных в ДНР и ЛНР армий. А что можно сказать о социально-экономической ситуации в народных республиках? — Она по-прежнему плохая. Реально до войны Донбасс был одним из самых богатых регионов Украины, пусть и не таким благополучным, как соседняя Ростовская область. Сейчас он разорен, на его территории процветает криминал, бандитизм — как везде, где идет вялотекущая гражданская война. Многие хозяйственные связи разорваны и не могут быть восстановлены, потому что по ним проходит линия фронта. А новые не возникают, потому что предприятия Донбасса многими нашими «псевдопатриотами» воспринимаются не как вклад в копилку российской промышленности, а как конкуренты России. Очень многие потеряли работу, многие остались без крова. При этом те, для кого жизнь была праздником до войны, продолжают праздновать и сейчас. Работают казино, ночные клубы, прочий развлекательный бизнес. — Если бы вы знали, чем все закончится: тысячи жертв, погибшие при странных обстоятельств командиры ополчения вроде Мозгового — и эти вот казино с криминалом. Вы бы пришли на Донбасс? — Наша жизнь не имеет сослагательного наклонения — что сделано, то сделано. Для меня тогда не стоял такой вопрос. Я видел, что началось народное восстание и надо ему помочь. Если бы я знал заранее… я бы, конечно, соломки бы подстелил, действовал немного по-другому. И все равно я считаю, что надо было идти. Может быть, я совершил… наверняка даже! …определенные ошибки. Естественно, зная заранее, я постарался бы их избежать. Но предугадать разворот Кремля в сторону максимального замирения с Западом, происшедший уже после того, как мы вошли в Славянск, было невозможно. Хотя сегодня понятно, что он был предопределен. — Сколько будет работать тезис «Мы не дадим втянуть себя в Третью мировую!»? — Ровно до того момента, пока президент не решится твердо сесть на один стул. Если решиться на реальное противостояние с Западом, которого мы пытается избежать — хотя по факту оно уже произошло, — надо избавляться и от агентуры Запада в своем окружении. Там есть разные люди, но в большинстве своем они рассматривают страну как дойную корову. Вот они боятся противостояния с Западом, где у них дети, жены, любовницы, виллы, замки и яхты. Они нас будут пугать ядерной войной просто для того, чтобы наращивать свои капиталы там. Надо, чтобы внешняя, внутренняя и экономическая политика совпадали по вектору, а не так, как у нас: немножко патриотическая внешняя политика, немножко непонятная внутренняя и совершенно прозападная экономическая. Чтобы увязать это, необходимы другие люди. Нынешняя элита 15 лет строила сырьевой придаток Запада. Ожидать от нее, что она будет строить экономически суверенную державу — просто глупо. И пока президент будет стараться удовлетворить все группы влияния вокруг себя, мы по-прежнему будем приближаться к общему краху. — Ваш «Комитет 25 января» — некая резервная система власти? — Наша стратегическая задача — любым способом не допустить обрушения страны. А резервную систему можно создать, когда часть элиты, не заинтересованная в ее обрушении, сочтет нас реальной альтернативой. А пока мы просто обозначаем необходимость ее создания. Мы авангард, который может быть выбит или отведен в тыл. Но сейчас мы не знаем даже, удастся ли нам пробить брешь, пойдет ли кто за нами. Знаю только, что это наш долг. А для меня лично и необходимость. В случае победы либеральных сил мое личное существование будет в лучшем случае ограничено пожизненным заключением. — Как вы относитесь к президенту? — Владимир Путин — глава государства. Он сейчас тот гвоздь, на котором держится весь наш госаппарат — и мы это понимаем, в отличие, кажется от самого Путина. Больше в глазах населения легитимной власти нет. Что, Дума у нас легитимна? Кто ее воспринимает чем-то другим, чем сборище жирных задниц, жуликов и проходимцев, слуг олигархов? — Как вы оцениваете участие России в сирийских событиях? И сам тезис о том, что надо остановить исламский экстремизм на дальних подступах? — Я считаю, что с ваххабитами, с салафитами надо бороться на всех фронтах. И совершенно необязательно было формировать для этого экспедиционный корпус. Сделать он все равно ничего не сможет, а потери — и людские, и очень серьезные экономические — будут. Сирия — это крайне опасная и практически не имеющая шансов на достойное завершение авантюра. Мое глубокое убеждение, что туда мы залезли по настоятельной рекомендации США. Если бы мы по-настоящему мешали там Штатам, то уж они сумели бы убедить Турцию закрыть Босфор и Дарданеллы и прервать воздушное сообщение над Северным Ираком, который их ПВО полностью контролирует. Но объективно США заинтересованы в нашем присутствии там, потому что, не вытащив ногу из капкана на Украине, мы влезли второй ногой в сирийский капкан. В абсолютно бесперспективную войну, которую имеющимися силами нельзя выиграть никогда. Сколько бы деревень там ни взяли, на сколько бы километров ни продвинулись. Либо надо вводить туда достаточные силы и смириться со вторым Афганистаном — чем глубже будет кровавое болото, в котором мы завязнем, тем лучше для наших врагов. Либо надо уходить (буквально спустя несколько часов после разговора было объявлено о начале вывода российских войск из Сирии — прим. ред.). Но не надо пытаться играть на нескольких полях сразу — на одном мы союзники с США, на другом противники. Потому что так мы будем проигрывать везде.