На 100 тыс. жителей Челябинской области приходится 460 случаев онкологических заболеваний. Когда-то Южный Урал входил в первую десятку регионов по уровню заболеваемости. Сейчас челябинцев «опередила» Центральная Россия. Имеет ли рак особую, «географическую», прописку, почему не стоит так уповать за успешное лечение за рубежом, нужен ли Челябинску хоспис, и как влияет экологический фактор на уровень заболеваемости — на вопросы «URA.RU» отвечает главный онколог министерства здравоохранения Челябинской области, главврач областного онкодиспансера, депутат ЗСО, академик РАН Андрей Важенин. — Андрей Владимирович, согласно статистике у нас 90 тыс. человек в области состоят на учете у онколога. А ведь это каждый 38-й или 39-й житель! Экология виновата? — Но при этом мы занимаем только 18-е место по заболеваемости в России. Впереди нас Рязанская область, Москва, Питер, Саратовская область и регион вокруг Москвы. Рак — это удел городских жителей. Экологическая история отдельно взятого Челябинска на уровень заболеваемости не влияет. Мы ничем не отличаемся по структуре от других индустриальных районов — заводы, автомобильный транспорт, пробки. Плюс не надо забывать такую вещь, как качество питания — продукты, насыщенные гормонами, антибиотиками. Что касается заболеваний, характерных для нашей области, — это рак кожи, легкого, молочной железы, рак кишечника. Но самую большую тревогу вызывает бурный рост рака молочной железы и рост рака простаты. Опережающими темпами. И это характерно для всех регионов и для всего мира. — 90 тыс. человек — это те, кто знает о своей болезни. А сколько не знает? — Такой статистики быть не может. Но, с другой стороны, не может же человек 20 лет ходить с туберкулезом или язвой желудка и не знать! Онкологический пациент либо выявляется на ранней стадии, на профосмотре, или он приходит сам, уже с недомоганием. Или, извините за откровенность, рак уже обозначает патологоанатом. Интервал между появлением опухоли и развитой клиникой — это 8-12 лет. — То есть человек 12 лет может ни о чем не подозревать? Пока не наступит клиническая стадия. — Может. И наша задача, конечно, активно принимать меры, чтобы это знание пришло как можно скорее. Профосмотры, смотровые кабинеты — это единственный путь раннего выявления. И смертность зависит не от того, сколько заболевает, а как выявляется. — На профосмотры обычно ходят бюджетники или рабочие крупных промышленных предприятий, особенно с вредным производством. Редкий руководитель коммерческой фирмы готов пожертвовать рабочим временем своих сотрудников на такое мероприятие.  — Отказ от сиюминутных расходов может обернуться крупными тратами. К примеру, потерю квалифицированного работника и обучение нового. Болеют люди за 40, 50 лет, то есть активная, профессиональная часть населения. Что можно выявить даже при самых рядовых профосмотрах? Рак кожи, ротовой полости, опухоли молочных желез, другие гинекологические заболевания. Чтобы заподозрить большинство опухолей, не нужны какие-то суперсложные методики. — Ну есть те, кто не желает знать о болячках. Не беспокоит, да и ладно! Страшно узнать о себе что-то плохое. По этой причине, кстати, порой не идут и на анонимное тестирование на ВИЧ. — Распространенная психология — уйти от опасности, спрятаться. Ко мне не так давно приходила пациентка, очень образованная женщина. У нее распадающийся рак молочной железы, с дурным запахом, с язвами под косметикой. Долгое время искала и находила этому какие-то объяснения. Обмен веществ, к примеру. Лишь бы не признаться себе, что пора идти к врачу. — А еще люди начинают смотреть в интернет… — Вот это как раз самая страшная вещь. Человек два вечера просидел в интернете и думает, что стал разбираться лучше, чем врач, который шесть лет отучился в институте и два года в ординатуре. Во времена СССР медики терпеть не могли журнал «Здоровье». Сейчас вместо журнала — передачи по телевизору и интернет! Есть ощущение, что их задача вбить клин между пациентом и врачом. А это ни к чему хорошему привести не может. — Человеку будет страшно, когда во время рядового профосмотра ему предложат идти к онкологу! С детства помнятся разговоры взрослых: «У него нашли рак». Приговор подписан. — Да и тогда далеко не все приговоры были смертными! Есть такой термин — «накопленный контингент». Это те самые 90 тыс. человек, что состоят на учете. Из них чуть больше половины живут пять и более лет. Люди, которые излечены и нормально живут. А про негатив знают все, о позитиве не говорят. Это в США чета Рейганов признавалась, что у него рак толстой кишки, у нее рак молочной железы. Дожили до глубокой старости. У нас об этом, об излечении, рассказывать не очень принято. — Некоторые звездные персонажи в России начинают говорить о том, что вылечились от ракового заболевания. Самая известная история — Дарья Донцова с раком молочной железы. — Она открыто говорит об этом. Но есть и история с Жанной Фриске. Опухоль действительно была смертельной. Я как-то говорил, что и у нас она могла бы получать такое же лечение, что и в Москве. А сбор всем миром на якобы дорогие препараты — выкачивание денег. Коммерческая медицина в самом дурном смысле этого слова. Если заболевание смертельное, никакие деньги не помогут. — Но ведь появляется в социальных сетях: «Помогите! Нужны деньги на лечение! В Германии, в Израиле…». И очень больно читать, когда речь идет о маленьком ребенке. — Ни в одной стране нет полного набора технологий. Дома врачи скажут, что опухоль неизлечима, что возможно только паллиативное лечение в расчете на продление жизни. Не хотят верить, едут в Германию или Израиль. А набор методик лечения везде интернациональный. — Да, но вот читаешь в интернете: «Лечение онкологии в Израиле». Вирусная реклама. — Я бы сказал, что еще и очень агрессивная реклама. Медицинский бизнес. В тот же Израиль приезжаешь, имея на руках результаты от своих врачей. У нас, кстати, диагностические методики лучше. Но платишь 500 долларов, чтобы все пройти заново и услышать: «Правы российские коллеги. Все плохо! Но давайте попробуем!». И «пробуют», пока деньги не закончатся. Таких примеров не счесть, к сожалению. — Один из последних примеров — с главой района в Челябинской области. Человек ездил в Израиль, сделали операцию. Сказали, что все в порядке. Он вернулся полный надежд и через полгода умер. От рака. — Человек смертен. Но я бы хотел вернуться к тем объявлениям, когда просят деньги для онкологического больного. Лечение онкологических заболеваний бюджетное, то есть бесплатное. Но бывает так, что женщину излечили от рака молочной железы, и она хочет через несколько лет поставить имплантат. Это пластическая хирургия, но не лечение рака. Сложнейшие схемы химиотерапии, операции, лучевая терапия — это все бесплатно для пациента. Разговоры о покупке препарата за 2 миллиона — бред. Мне помнится история со студенткой института культуры. У нее был неизлечимый случай. Но некие жулики из Новосибирска ей пообещали: «Мы вас гипертермией вылечим, только платите!». Студенты на вокзалах пели-плясали, собирали ей деньги. Отправили в Новосибирск, якобы «пролечили», но девочка все равно умерла. Был судебный процесс, родные отсудили эти деньги. За этими сборами, когда говорят о деньгах на лечение, я обычно вижу чужую безграмотность, эмоции, или жульничество. — Но случается так, что мать ушла с работы, чтобы сидеть с больным ребенком. Или сам больной взрослый, но не работает. Просто жить не на что. — Это уже другое. Речь идет о помощи семье. Мы как-то успешно пролечили актрису одного из наших театров. Она же потом рассказывала, как коллеги собирали деньги на ее лечение. Я встретил в театре, говорю: «Ну зачем ты так? Ты хотя бы копейку заплатила за лечение у нас?». Она в ответ: «Мне собирали на одежду и еду!». И никакого публичного «спасибо» докторам, которые ее вылечили, и она теперь живет, растит ребенка. — А в каком случае есть все-таки смысл лечиться за рубежом? — Когда об этом вам скажут российские врачи. Они же укажут нужную клинику. И есть шанс попасть на такое лечение по государственной квоте. — Не так давно «URA.RU» звонили из Коркинского района. Жаловались на то, что закрывается местное онкологическое отделение. Говорили, что отделение потому там и открывали, полвека назад, что «люди живут на краю угольного разреза, от этого же разреза болеют и умирают»! — Отделение построено в 50-е годы и уже не является полноценным. Нет нужных объемов, технологических возможностей и кадров. Очень мало оперируют, одну-две операции в неделю, опухоли кишечника и молочной железы. Но там никогда не лечили рак кожи, легкого, гортани и гинекологию. Теперь в Коркино будет паллиативное отделение. Больные, которым тяжело ездить, но при этом им не нужны сложные диагностические приемы, станут лечиться там. Так что речь идет о смене специализации. — А насколько сейчас ваша служба заполнена специалистами? — Мы выбираем даже из потенциальных кандидатов, потому что у нас работать интересно, хотя не очень денежно. — Это только у нас в области, или в целом по стране? — По-разному. В Екатеринбурге хуже. В Тюмень многие стремятся. У нас в области имеются технологии, ученые, клиники, два ПЭТ-центра. Ядерная медицина — больше такого нет нигде. Хотим наладить производство отечественной техники, нас в этом поддерживает полпред. Думаем о создании отечественного гамма-аппарата, о центре аппаратурной терапии. Это будет прорыв в науке и медицине! Недавно закончили переговоры и оформляем документы на то, чтобы стать клинической базой Московского онкологического НИИ имени Герцена. Наши доктора смогут ездить в Москву на учебу, на конференции, съезды, обмениваться информацией. Понятно, что есть проблемы в малых городах, но это касается медицины в целом, а не отдельно взятой онкологии. Но там, где нужна высокопрофессиональная помощь, она есть. — А когда уже никакая помощь не принесет результата? Хоспис Челябинску необходим? — Медицина до определенного этапа закрывала глаза на эти вещи. Важно как, и в каком качестве умирает тяжело больной человек. Хосписы нужны, безусловно. У нас, наконец, появилось специальная паллиативная онкология. — Но это не хоспис все-таки? — Нет. В паллиативной медицине проводят лечение, а в хоспис уходят умирать. Маленький хоспис есть на ЧТЗ, но его абсолютно не хватает, нужно развивать. — Вы больше года как стали депутатом ЗСО. Для вас это просто дополнительная нагрузка, или помогает решать профессиональные вопросы? — Сложно сказать. Есть минусы и плюсы. Я считал, что уже хорошо знаю жизнь, но на депутатских приемах увидел многое с другой стороны. Могу помочь как депутат. Но я, в первую очередь, врач и поэтому стараюсь влиять на состояние медицины в округе. В Миассе, к примеру, мы сделали фактически полноценный онкодиспансер. Признаю, что мандат депутата сделал мою жизнь сложнее. Но стало интересней, а это плюс.