В Екатеринбурге прошла несанкционированная акция протеста, которую уже объявили более массовой, чем митинги против итогов выборов в Госдуму в 2011 году. И она же оказалась одной из самых массовых в стране. Федеральные эксперты убеждены: на популярную российскую повестку наложились какие-то местные проблемы, которые губернатор и его правительство не решили. Соучредитель консалтинговой фирмы «Пирогов и партнеры» Александр Пирогов объяснил «URA.RU», какие это проблемы, что хотели сказать свердловчане Евгению Куйвашеву, почему митинг за полгода до выборов — это почти катастрофа и какие риски теперь существуют для всей власти на территории области. — Каким ты увидел вчерашний митинг? В Новосибирске люди вышли не столько ради борьбы с коррупцией, а по большей части — недовольные тарифами. В Санкт-Петербурге основным мотивом стала тема, связанная с Исаакиевским собором. Каким протест был в Екатеринбурге? — Начну немного издалека и напомню, что чуть раньше в Свердловской области прошел митинг в Асбесте, где вышли 3-4 процента населения. Там митинг был жесткий, политически окрашенный, с четкими политическими лозунгами, в том числе против губернатора. Там собрали все местные проблемы: против сурьмяного завода — против оптимизации медицины и прочее. И там контингент был не только молодежь: и пенсионеры, и люди среднего возраста. Люди шли с очень четко поставленным политически протестом, который основывался в первую очередь на экономических проблемах. Таких проблем на самом деле у нас в регионе очень много. Вчерашний митинг был, скорее всего, митингом мировоззренческим. Как мне кажется, это второй фронт. Есть два пласта протестной активности. Первый пласт — это те болячки и те нарывы, которые существуют и застарели, их можно сковырнуть — люди выйдут на улицы. Вчерашний митинг вскрыл второй пласт. Он был мировоззренческим, поскольку были подняты проблемы общего характера: коррупция, общее недовольство, даже не всегда артикулированное. Если в Асбесте была очень четкая и жесткая артикуляция, то вчерашний митинг был направлен «против всего плохого, за все хорошее». Я там не был, могу судить исключительно по отзывам и фотографиям. Как мне кажется, эти два пласта протестной активности очень отличны друг от друга и во многом схожи. Но это как минимум во многом вещи поколенческие и проблемные. — Что-то подобное было у того же памятника де Генину и Татищеву в 2011-м? — Вчерашний митинг отличался от митингов 2011 года в первую очередь тем, что участниками были уже люди другого поколения. За эти шесть лет фактически выросло другое поколение людей, которое чувствует, что в обществе что-то не так, что есть потребность продемонстрировать властям (неважно какого уровня, скорее всего, всем), что проблем накопилось больше, чем считалось ранее. Несмотря на то, что в Екатеринбурге вчера митинг был запрещен, люди вышли, вышли «нодовцы», которые пытались себя противопоставить тем, кто вышел на митинг. Как мне видится, это все свидетельствует о том, что некая чаша терпения уже близка к переполнению. — Какие важные выводы стоит сделать? — Здесь важно то, что, объединяет все эти акции протеста: к людям некому выходить. Ни в Асбесте с конкретными проблемами, ни в Екатеринбурге с абстрактными проблемами нет персон, нет субъектов, которые могли бы выходить и общаться с людьми. Помните эти слоганы: «Работать для людей, слышать людей». Но на деле этого не происходит — людей никто не слышит. Им это не нравится, они выходят и обращают на себя внимание, говоря: «Есть мы, и мы говорим, что не все в порядке, послушайте нас и сделайте что-нибудь, чтобы исправить эту ситуацию». Люди ведь не выходят на улицу из-за иррациональных мотивов, люди выходят, когда накипело, приспичило. — Московские эксперты говорят так: регионы, где людей вышло слишком много, скорее всего, имеют свои внутренние проблемы и недоработки власти. А в чем недоработка нашей власти? — Не знаю, есть ли тут однозначный ответ. Люди недовольны всеми уровнями власти. Возьмем для начала Асбест: люди недовольны местными властями, предприятиями, крупным бизнесом, недовольны в том числе губернатором — недовольны всем. Люди, которые выходили на митинг вчера, тоже недовольны по большему счету всем. В Асбесте уровень проблем один, в Екатеринбурге — другой. И эти проблемы копятся, а пар выпустить негде. Наша пресловутая пассионарность требует выплеска. Когда все закрыто и нет никаких региональных социальных лифтов и социальных лестниц, когда нет даже элементарно объективной картины в СМИ. Жители региона, условно говоря, смотрят ОТВ и видят, что в области все как будто хорошо, и понимают, что, видимо, говорят о какой-то другой области. Если поездить по городам, можно увидеть, что там полная разруха и протестное настроение копится. — Раз протест абстрактный, с чуть ли не философскими вопросами, то и ответ будет абстрактно мировоззренческий, неконкретный, если вообще будет. И то, что мы стоим в преддверии выборов, никакой роли не сыграет? — Очень важно увидеть, что опасность вполне реальная и конкретная. Если власть рассматривала референдумный сценарий как изначальное добро, то лично мне теперь это кажется изначальным злом. Игнорировать вчерашние митинги власть просто не имеет права. Делать ставку на исключительно административный привод при низкой явке и референдумном характере выборов означает закладывать мину замедленного действия. Есть такой неконтролируемый фактор — самомобилизующиеся люди, которые могут выйти и сказать свое слово. Вчера они сказали свое слово на митинге. И если с ними не поговорят и не поработают, не факт, что они не скажут этого на выборах — и на губернаторских, и на президентских. — Зная эти угрозы, что-то нужно менять региональной власти? — У губернатора Куйвашева рейтинг — порядка 30% по области. Это рейтинг не его персональный, это рейтинг должности. Его знают как человека из телевизора, но никак не лично. В половине городов он просто не был, и обратной связи с людьми у него нет. Можно взять и посмотреть, чем занимался Россель — у него были постоянные объезды территорий. Были постоянные телеэфиры, прямые звонки, которые демонстрировали открытость губернатора, когда он сразу давал какие-то распоряжения и что-то решалось. Все эти инструменты известны и понятны — самое главное выстроить канал коммуникации с людьми. И не один. У людей огромное количество проблем, а власть их боится — не знает, как им отвечать. Но люди не требуют сразу и прямого ответа. Они на встречах будут устраивать балаган, кричать, как все плохо. И это надо потерпеть и дать понять, что ты слушаешь и вникаешь. Люди любят на кого-то поорать, но зато потом относятся лучше к тому, на кого орали. Потому что считают, что донесли свою точку зрения. Людям надо давать возможность выговариваться, этого остро не хватает, начиная с низовых звеньев, с глав и проецируя все это далее, на губернатора, который также человек закрытый и не демонстрирует открытость никак. — Работу губернатора ведь мы при этом видим, он деятелен. — Можно делать какие угодно красивые проекты, но без элементарного живого общения с людьми ничто работать не будет. Нужно в первую очередь вернуть доверие людей, а это нарабатывается только прямым включением в процесс и объездом территорий с максимально неформальным подходом. И с психологической точки зрения это тяжело. Проще находиться в зоне комфорта, но это влечет за собой повышенные риски, но если ты хочешь быть губернатором, которого любят люди, это нельзя игнорировать. — Отправлять министров — не вариант? — В первую очередь, конечно же, необходим губернатор. Только потом уже делать то же самое главам муниципалитетов: час с главой в местном телеэфире, телефонная линия для претензий по двойным платежкам, большим тарифам, плохим дорогам, где-то иметь возможность оперативно отвечать. Раньше главы такими технологиями и возможностями владели. Бывало, что эфир прерывали, уезжали к человеку, решали проблему — это создавало нужный эффект: глава — свой. — Ну неужели это совсем утеряно? Есть же формы обращений, в том числе и через Сеть… — Люди не могут достучаться до местной власти, следом — до региональной. А потом начинают выходить на уровень администрации президента и заваливают его жалобами, что лампочки у них в подъездах не горят. Наладить коммуникацию с населением ни у кого не хватает смелости. — С учетом сегодняшней подвешенности главы региона может случиться так, что у Москвы возникнут дополнительные вопросы к губернатору и, возможно, дополнительные претензии? — Это в логике вертикали власти — искать виноватого и найти его не в том месте, в котором надо искать. Можно все перевалить на уровень губернаторский или муниципальный, можно вообще совершить глупость и сказать, что дети во всем виноваты, и начать активно перевоспитывать детей, чем вызвать еще большие протесты и агрессию. Не знаю, какая из башенок и логик перевесит — там есть разумные реплики, но есть и абсолютно дикие. Но то, что для нового руководителя администрации президента это серьезное испытание, это точно. — И как может быть сформулирована претензия центра к главе региона, на твой взгляд? — Губернатор — это буфер между людьми и Кремлем. И когда в большую администрацию сыплются письма про дороги, лампочки и платежки, а после эти люди выходят на улицу, центр задает справедливый вопрос: почему с людьми никто не общается? Опять мы упираемся в проблему: чем большее количество людей выходит на улицу, тем острее дефицит общения с людьми. Тем более серьезна коммуникативная проблема. Что Питер по Исаакию людей упорно не слышит, что в Новосибирске, где шестой митинг против тарифов ЖКХ, что у нас — губернатору нужно общаться и отстраивать глав, чтобы те выполняли свою роль буфера. Когда буфера нет, администрация президента остается безоружной перед людьми, которые требуют от нее чего-то. Вот это что-то (а в первую очередь — свое внимание) должны дать региональные и местные власти. — И что региональная власть может на это ответить федеральному центру, если претензия все-таки прозвучит? — Не буду помогать нашей региональной администрации оправдываться перед вышестоящим начальством. Аргументы они найдут сами — даже не сомневаюсь. Но если ты хочешь стать лидером, а не просто человеком из телевизора, то систему коммуникации тебе при любом ответе наверх придется перезагрузить. И не декларировать, а делать.