В этот день 80 лет назад фашистская Германия подписала Акт о капитуляции. Почти каждой семьи коснулась Великая Отечественная война, не оставив исключением и сотрудников URA.RU. И у каждого из них, своя история — а у кого-то эти истории жизни переплелись, как в романе или кинофильме. Но бывало и так. Рано кончилось детство и отрочество девочки из деревни Ямки, да и беззаботным оно не было: собирала ягоды. Пасла гусей, работала на огороде, да мало ли дел. Очень хотелось учиться, но тоже не пришлось, отец сказал: «Хватит, надо работать, помогать семье». И пошла Маша Рыбалова на еманжелинскую шахту 18-бис. Стала работать в химлаборатории, потом кассиром устроилась.Когда грянула война, ей было 19 лет. Направили в Челябинск учиться в школу младших специалистов по вооружению, а через месяц отправили на фронт. «Кто всерьез воевал, почему-то не любит об этом»… Из воспоминаний о войне родственникам досталось лишь несколько, особо врезавшихся в память. Когда пришла повестка …Лето 41-го. «Красные казармы» на Челябинском аэродроме, где проходят подготовку девушки. Стертые в кровь на строевой ноги (сапоги рассчитаны на мужчин) и белое от ярости лицо какого-то большого командира, обращенное к непосредственному начальству. После этого сразу нашлись сапоги по размеру. …Другой командир, стоящий в дверях офицерской столовой. А голодная девушка с пустым котелком, не дыша, притаилась за распахнутой дверью. Очень хочется есть, а летчиков хорошо кормят, совсем не так, как наземный состав. И летчики не могут поделиться, потому что жалко им девчонок до слез. И командир полка не может не стоять в дверях: если будут раздавать, то как будут летать? …Истерзанное тело — все в ожогах, с вырезанными на нем звездами, с отрубленными пальцами и выколотыми глазами. Подбитый самолет упал на немецкой стороне. Раненого пилота прятали в селе несколько дней, потом выдала местная женщина. Фронт сдвинулся буквально через сутки — чуть-чуть не успели. …Аэродром бомбят, щель далеко — и остается только лежать, вжимаясь в пыльную траву. Поэтому, наверно, и заметила: из земли вылез червяк и, неуклюже складываясь, пополз прочь. За ним гусеница, кузнечики, какие-то мелкие букашки. Все живое инстинктивно устремилось прочь от недалекого города, откуда волнами по земле расходится сводящая с ума дрожь. Это было 23 августа 1942 года. 4-й воздушный флот люфтваффе начал массированную бомбардировку Сталинграда, сбросив на город 50 тысяч бомб. В результате массированных авиаударов погибли 43 тысячи мирных жителей, более 50 тысяч были ранены и искалечены… …По дороге, сжимая кольцо окружения, грохочет техника. Труп вражеского солдата — одного их тех, жег и бомбил Сталинград, — раскатан сотнями колес и гусениц до плоского силуэта на дорожном полотне. Ненависти нет. Но и жалости — тоже. …Вечереет. В сумерках руки начинают светиться странным, неживым светом. Это уже Курская дуга. Весь световой день самолеты летают на штурмовку, а в перерывах девушки снаряжают их противотанковыми зажигательными бомбами. Один такой металлический огурец на два с половиной кило превращает танк в груду обгорелого железа. Бомбы грузят навалом — потом каждый штурмовик рассеет за собой почти триста штук. Частицы фосфора остаются на руках… О штурмовиках «Ил-2» много написано. Меньше о том, чем оборачивались его сильные стороны для своих. Четыре реактивных снаряда РС-132 — каждый по 23 кг, подвесить под крылья. Два пулемета 7,62 — каждый зарядить лентой на 750 патронов. Крупнокалиберный пулемет стрелка — еще лента на 150 патронов. Две пушки — по 150 снарядов (всего 60 килограммов). Руки отваливались. Бомбы «Ил» мог носить разные — по 25 кг, по 100, по 150 и 250 кг. Всего получается — 400-600 кг. Их девчонки катили к самолету на стоянку и цепляли на бомбодержатели. Как поднимали? Мария Терентьевна только плечами пожимала — как-то подымали. Потом в бомбы и «эрэсы» вверни взрыватели. И не дай Бог, если что-то из оружия в бою откажет — ответишь по всей строгости. И так — несколько раз в день. В конце дня пулеметы и пушки обслужить. Каждая пушка, без малого, килограмм 70 — двадцатилетней девушке ее надо снять с крыла, разобрать, промыть в бензине, смазать, собрать и установить обратно. Проверить. Мороз без малого сорок, на стоянке самолета свистит поземка. Металл прилипает к коже. Руки, мокрые от бензина, на ветру превращаются в нечувствительные обрубки. Потом можно поспать: раскаленный двигатель за день полетов отдает тепло медленно, и под кожухом в нише можно спать до самого утра — часов до пяти, спрятав за пазухой ободранные до лохмотьев кожи ладони. Рядом всю войну Вот такая была война. Поэтому, наверное, разглядели они друг друга с инженером эскадрильи Анисимом Новиковым только в 45-м. Он был тоже из деревни, только белорусской, со странным названием Сова. О войне рассказывал еще меньше, чем жена. Только по наградам и вспомнишь. Вот совсем тусклая медаль «За боевые заслуги». Наш подбитый самолет сел за линией фронта, авиатехник Новиков восстановил поврежденный мотор. «За Отвагу» — это уже декабрь 41-го. Немецкая авиация штурмовала аэродром, под бомбами и пулеметно-пушечным огнем лейтенант Новиков тушил горящий самолет. Потушил. Награды в 41-м давали редко, но и каждый «Ил-2» был на вес золота. «Красная звезда», еще одна… Наземному составу (и гвардии капитану Новикову) их давали за подготовку самолетов к боевым вылетам. Он подготовил их много — на два ордена. А вот это уже начало 50-х, когда в Корее сошлись в схватке США, СССР и Китай. Была такая военная тайна. Анисим Владимирович умер прежде, чем она перестала быть. А чужие иероглифы на двух орденах с облупившейся эмалью уже ничего не расскажут. Гвардии подполковник Новиков ушел из армии в 1958-м. Была обида на Хрущева. Была гордость: ни разу его самолеты (когда он был техником, инженером эскадрильи, инженером полка, исполнял обязанности инженера дивизии) не потерпели аварии из-за технической неисправности. «Кто-то скажет в укор, ничего не нажил, только верой и правдой служил…» …и после войны Умер Анисим Владимирович солнечным летом 1983 года. Умирая, успел только сказать: «Прости, Маша…» А за что «прости» — уже не успел. Да и сама знала, за что. За забайкальский ветер, сдирающий на ногах кожу до крови — так и не пришлось походить в чулках. На неделю — привозная бочка воды. Вари, стирай, купай детей — выкручивайся как хочешь. За треск пистолетного залпа над могилой первого сына Вали. Заболел и умер — ни врачей, ни лекарств. Очень много людей было на похоронах, его любили в военном городке. А вот на могиле после переезда к новому месту службы не пришлось побывать ни разу. За то, что дочь рожала сама в гиблом Забайкалье — врачей нет, муж в командировке, дома второй трехлетний сын. За то, что Родине отдал больше, чем ей… А она жила потом без него 15 лет. Помогала детям, растила внука и внучку. Потом тоже попросила прощенья — так хотелось понянчить правнуку, а сил уже не было, отдала без остатка. Медицина только разводила руками: что сделаешь, если болит все. Изношенный организм отказывался подчиняться. Зимой 2002-го отказало сердце. Так простите и вы нас, Анисим Владимирович и Мария Терентьевна. Простите, солдаты и труженики тыла. За несделанные дела, за неотданные долги. Не было больше такого поколения в России и, видимо, уже не будет. Спасибо вам, бабушки и дедушки. Ушедшим — вечная память. Живые — не уходите…