Бывший вице-мэр Екатеринбурга Виктор Контеев, освободившийся 19 июня условно-досрочно из колонии, впервые повидался с внуками и объехал свои социальные проекты. О жизни за решеткой и планах на оставшуюся жизнь на свободе — он рассказал URA.RU. — Виктор Владимирович, не думал, что одновременно с вами приедем в Lawguard. «Я не привык опаздывать», — с улыбкой ответил экс-чиновник. С ним мы договорились встретиться в адвокатской конторе его защитника Сергея Колосовского. Человека, который последние несколько лет помогал ему. Контеев одет с иголочки: серый костюм, белые туфли и темные очки. Будто не выдержав, он начинает о внуках: «У меня две внучки и два внука. Они меня никогда не видели. Повидался с ними, умотали меня за час. Конечно, пока чувствуется, что есть недоверие ко мне. Но это нормально, скоро привыкнут». — На улице узнают вас? Да, я даже не ожидал. Видел, что и в интернете выкладывали фото со мной, где я у мэрии. Недавно ездил в район, где раньше работал первым зампредседателя райисполкома. Был удивлен, что подходили, говорили: «Вы такой-то, такой-то». Я старался все-таки по жизни делать людям добро. Сейчас с некоторыми коллегами в хороших отношениях. — У вас остался пейджер, на который вы получали обращения от горожан? Нет. Хотя эффективная мера была, давала обратную связь. Ведь мы можем себя хвалить, говорить, что у нас все хорошо. А на самом деле качество, услуги, обслуживание не растет. Это печально. Мы получали много звонков, старались, чтобы каждый получил от нас обратную связь и помощь. Если есть гарантия, человек нам доверяет. — Ваши первые эмоции, когда вышли из колонии? Скорее всего, определенная опустошенность. Пробыв достаточно большой срок в этой системе, выстроив определенные отношения в ней, сложно сразу делать первый шаг в другой жизни. Не скрываю, сейчас у меня идет адаптация. Я не очень молодой человек, это тоже сказывается. Нужно время, чтобы войти в курс, найти свой ритм жизни, определить те правила жизни, которые будут со мной на последующий период жизни. — Недавно вам исполнилось 72 года. Как отмечали в колонии? Это было в апреле. Вы знаете, любой праздник в этой системе — не праздник. Если говорить про Новый год, это семейный праздник. Люди в этой системе не настроены ни на праздники, ни на дни рождения. Просто: поздравляю, поздравляю. Желают всегда одного — скорейшего освобождения и воссоединения с миром. — Празднования не было? Просто чай попили, сказали добрые слова. Внимание там стоит в два раза дороже, чем на свободе. — В каких условиях вы содержались? Порядка семи лет я просидел в одиночной камере. Всего поменял порядка семи учреждений. Это Екатеринбург, Курган, снова Екатеринбург, Нижний Тагил, «пятерка», затем ИК-2, а оттуда уехал в Кировскую область. Затем вернулся в «екатеринбургский централ», потом снова на ИК-2. Впечатлений достаточно много. Поездки были тяжелыми, но с другой стороны — это кладезь информации. Потому что так не общаешься, как когда едешь из одного учреждения в другое. Это и новые контакты, знакомства и прочее. Это помогает скрасить время пребывания в этой системе. — Быть может, с кем-то из известных людей пересекались? С учетом того, что я находился, так сказать, на посту номер 15, — это пост более усиленного режима. Через него проезжает практически вся Россия. Владимир, Енисейск, Красноярск. То есть, в основном, люди бывалые. А как гостей встретишь, как проводишь, — такое о тебе будет мнение. Из самых таких, наверное, известных вам — Анатолий Быков (бизнесмен из Красноярска, осужденный за заказные убийства — ред. прим.) — он проезжал мимо нас в Карелию. Общались. Нормальный, внятный человек. Павел Федулев (уральский рейдер, осужденный за организацию убийств и прочее — ред. прим.) тоже заезжал к нам ненадолго. Мэры заезжали иногда, но они у нас день-два, — долго не держались. Я уже, честно говоря, забыл их имена. — Родные поддерживали связь с вами? Конечно. Надо сказать, что система ГУФСИН серьезно добавила. У тебя есть возможность созваниваться по телефону-автомату. Искать «левые» источники информации просто нет необходимости. — Помните какой-нибудь интересный случай, который произошел с вами там? Система закладывает определенную инертность, и ты стараешься приспособиться к ней. Чего-то особо выдающегося, наверное, нет. И потом, в нашей жизни, и на воле, самое главное правило для меня — компромисс. Безусловно, можно было истории наработать: кто-то где-то не так сказал, не так улыбнулся, не так повернулся. Но если ты понимаешь, где находишься, придерживаешься тех правил, которые существуют, конечно, стараешься жить так. Я по-возможности старался уделять большое внимание православным проектам. В Кирове, допустим, хороший храм. Проводили там праздники. Вера вселяет надежду и любовь. Человек, который теряет на определенном моменте веру, испытывает серьезные психологические проблемы. С другой стороны, к вере приходят в трудные минуты. Если человек на воле даже не хотел пойти в храм, помолиться, то там очень часто приходят именно к вере. Но ищут и надежду. Надежду на воссоединение с близкими людьми. — А вы не теряли надежду, что все равно выйдете? Вы знаете, осилит дорогу идущий. Поэтому у меня всегда была определенная уверенность, что я доживу. Не настраивался, честно говоря, на УДО. У меня не было таких планов. Наше дело давалось трудно. Мой регламент был таким: утром молитва, зарядка. Потом небольшой спорт, насколько это возможно, на прогулке. И потом режимные мероприятия, газета. Мой тайм-менеджмент был расписан так, что иногда времени не хватало на другие вопросы. — Кто первым вам позвонил или встретился с вами после УДО? Не считая родственников. Из Нижнего Тагила до Екатеринбурга достаточно трудно добраться. Родственников я попросил не приезжать. У дочки три ребенка, у сына свои проблемы. Я знал, что мы повстречаемся. Первым приехал Сергей Вячеславович Колосовский. Потом мой знакомый. — Коллеги, друзья из прошлого? Хочу сказать, что, безусловно, был ограничен в приеме ряда звонков. Но с коллегами, с которыми общался ранее, — это был шквал звонков. Это люди, с которыми я проходил тот путь по служебной лестнице. Были и определенные встречи с коллегами. Я немолодой, ностальгия для меня очень важный фактор. — Какие у вас планы? Все — социальной направленности. Для души. Чтобы получить моральное удовлетворение. Хочу достойно закончить свои проекты. Первый — храм. Напоминаю, наша семья курирует храмы — это и храм Святой Троицы на Шарташе, храм Ксении Петербургской на Шефской и храм Сергея Радонежского на Уралмаше. Я уже успел их объехать. На Шарташе мы сделали фасад, там очень красивый внешний вид у церкви, продолжаются внутренние работы. Во втором храме идет роспись потолка. В свое время туда заезжал владыка, похвалил. По третьему храму — тоже идут внутренние работы. Во-вторых, 2 июля заехал в «Гнездышко», это социальное учреждение. Обсудили ряд моментов. Давно там не был. Очень хорошее учреждение на достойном уровне. Хороший, профессиональный коллектив. Договорились через пару недель повстречаться и снова наметить текущие задачи. Повстречался с внуками, познакомились с дедушкой. Правда, настороженно пока. Нужно просто время. Я их прекрасно понимаю: чужой дядька приехал, разговаривает. И еще ищу сейчас фонд, который помогает СВО. Мы будем помогать им. С учетом наших личных возможностей, будем помогать. Такие вот мои задачи, которые я себе обозначил. Уверен, реализуем их. — Ходят слухи, что вы якобы пытаетесь вернуть себе четвертую овощебазу. И что якобы аресты азербайджанцев — ваша месть им. Как вы это прокомментируете? И для меня, и для Сергея Вячеславовича не было удивлением, что старые знакомые, «друзья», дали о себе знать. Они вообще не хотели, чтобы я оказался на воле, чтобы двигался, разговаривал и встречался. По мне был заказ, чтобы я никогда не освободился. Я всем заявлял и заявляю, что планов по возврату на базу, которая нанесла столько боли нашей семье, столько переживаний, незаслуженных наказаний, у меня нет. Это перевернутая страница. К тому же начали распространять слух, что мое УДО связано с арестом представителей азербайджанской диаспоры. Больший бред, чем этот, я еще не слышал. Каким образом я мог повлиять на эти вещи и ставить задачу по аресту? Скажу, что в нашем городе межнациональные отношения всегда были на достаточно высоком уровне. И я на своем месте, мои коллеги по администрации города в то время делали все, чтобы независимо от национальности — все развивались. Мы давали право развиваться всем. И они развивались. И, кстати, азербайджанская диаспора развивалась с наиболее активной силой. Вспомните поставки овощей и фруктов, логистику. Их ларьки на улицах, овощи, фрукты и так далее. Всем занимались они. Я просто хотел бы еще раз обратиться к их представителям. И тем, кто, находится сегодня в СИЗО. Никаких мыслей, никаких планов, чтобы нанести какой-то моральный вред у меня не было. Они должны понимать, что кто-то, возможно из диаспоры, пытается целенаправленно вбить клин между нами. Но результат будет один. Я в этом убедился по системе, которая была. — Вы сказали про ларьки. Как относитесь к тому, что в городе идет борьба с ними? Определенный объем уличной торговли должен существовать. Вот есть определенная категория покупателей, которым нравится торговаться. Зашел я на Шарташский рынок, я могу торговаться. А зашел я в супермаркет, я попробую торговаться? Нет. Там, где это необходимо, киоски должны быть. Было время, когда мы встречались с местными сетевиками, делали акцент на развитии местный сетевых структур. Я говорил им, пусть есть конкуренты, но ведь идет формирование покупательского спроса и их удобства. — У вас есть телефон? Пока нет. — Планируете покупать? Со временем. Мне нужно не то, чтобы общаться, а нужно работать с банком. Я уже сказал дочери, что с телефоном не дружу. — С другими технологиями успели столкнуться? Ноутбуки, компьютеры и прочее. Пока даже не подошел, если откровенно. Пока только телефон осваиваю на первом этапе. Когда освою, пойду дальше. Достаточно сложно, есть определенная инертность. — Как получилось, что ваша супруга Лариса Контеева вернулась в Россию? Ее принудили? Это абсолютно добровольно. Представьте себе, мы с ней одногодки. Для женщины, матери, находиться в изгнании все это время, не видя своих детей и внуков больше десяти лет, это трагедия. Я хочу сказать, что и для меня было трагедией, когда она была в изгнании. Поэтому это был добровольный приход.