Спор о свободе и несвободе российской прессы вновь в моде. В субботу в Питере главреды ведущих интернет-СМИ — от «РБК» до «Медузы» — спорили: СМИ не развиваются потому, что нет спроса читателей, или потому, что власть не разрешает? Не зная об этом, вчера в Екатеринбурге журнал «Бизнес и жизнь» провел схожую дискуссию. Этому спору уже лет 15. Но что в головах у цензоров? Как они живут, как успокаивают себя, запрещая темы, в чем отличие бизнес-запретов от власти и чем хороша цензура — в авторской колонке Михаила Вьюгина. Вы помните уроки истории в 7-м классе? Ну ладно. А в 8-м? Подскажу: вообще это Петр I, Екатерина II, война с Наполеоном, восстание декабристов и отмена крепостного права. Разве могут быть варианты? Но у меня сложилось иначе: я учился в 90-е, и акцент в учебниках был на свободе и несвободе. Крупные события двух столетий запомнились на фоне постоянной борьбы цензоров. Екатерина II — просвещенный государь, это свобода, а потом — период реакции. Павел I — муштра, Александр I — свобода. Николай I — реакция, Александр II — реформатор, Александр III — зачистка инакомыслия. В главах про императоров целые блоки были посвящены отношению к книгам, газетам-журналам-альманахам. На уроках литературы, изучая авторов, мы тратили время на изучение их отношений с властью: цензор Пушкина — император! Эти отношения мне были особенно интересны. По какому графику Пушкин заходил к Николаю, как записывался на прием, как передавал на вычитку сказки и как получал замечания? Известно же, что в «Золотом петушке» был переписан финал. Но ладно — император! А цензоры Бенкендорфа (шефа жандармов при том же Николае I) как определяли нормальность текстов? И как оказывались в своих креслах: шли защищать интересы Империи или просто так получилось — по распределению? Вопросов стало больше, когда «проходили» советское время — очень близко, есть много свидетелей. Это же Эльдорадо для реконструкции: как цензоры шли домой, как перед сном читали своим детям пресловутого Карлсона, зная, что давят семью переводчика? Как переносили груз ответственности? Или им нравилась работа — они чувствовали свою власть? Желаний выяснить это, конечно, стоило бояться, потому что в итоге они исполнились. Сейчас невозможно не признавать наличие цензуры. Блогер Стас Апетьян (Politrash), читая лекцию студентам в Тюмени, настаивал, что цензура повсюду. «Эхо Москвы» не может рассказывать про ошибки менеджмента «Газпрома», сторонники Навального не замечают его промашек в своих СМИ, «Первый канал» без проверки выпускает в эфир информацию о ракете, сбившей голландский самолет. Один мой знакомый, отметив 60-летие, на следующий день предлагал мне картину мира, согласно которойпериод моего обучения совпал со вспышкой бесконтрольности власти по отношению к СМИ на тысячелетней числовой прямой существования цензуры. Знакомый советовал поскорее забыть об этом опыте и смотреть на историю с позиции ее неизменности. Вот и сегодня он настаивает на необходимости контроля: убежден, что мы до сих пор расхлебываем вакханалию прессы в 1914 году. «Аполитичный Блок после февральской революции 1917 года записался в комиссию по расследованию преступлений царской семьи, — вспоминает мой собеседник, — а через два месяца смылся оттуда, потому что ни один из слухов прессы не подтвердился. Потому что народу показывали искаженную картину мира! Так, может, и хороша цензура, может, нашей стране иначе и не прожить?» Другой мой знакомый говорит: «Россия заявила о своих правах на Крым, и нам нужно объединяться. В этот момент лучше согласиться на ограничения: для стабильности внутри нужно отказаться от части свобод. Это во благо!» Ему вторит и Стас Апетьян, напоминая, что в Америке цензура не слабее нашей — справедливости в мире нет. Или вот более радикальная позиция: «Хочешь свое — сделай, не можешь — заткнись». Есть ещё распространенное: «Коллеги работают в ТАСС (РИА, „Областной газете“, на ВГТРК — нужное подчеркнуть) — и ничего». Недавно разговаривал с директором «Областного телевидения» Антоном Стуликовым. Он вспоминал, как при губернаторе Мишарине упал мост. Спасательная операция была слаженной и четкой, журналист привез красивую картинку: министр транспорта разбирает завалы. Но ЦУ из администрации губернатора однозначное — новость под запретом, в Свердловской области мосты не падают. В соседнем Ханты-Мансийском округе со времен прежнего главы есть понятие «градус тревожности»: так оцениваются новости о ДТП на территории. И в зависимости от этого градуса их разрешают или запрещают. Я знаком с главой одного из районов, который не дает своим журналистам писать ни о каких происшествиях на территории муниципалитета. Абсолютно ни о каких. И чувствует себя этот глава прекрасно, ибо уверен, что печется о хорошем настроении своих жителей. Также, как и бывший губернатор ХМАО был убежден, что верный «градус тревожности» позволяет ему оставаться в должности, а он для округа лучше, чем какой-то там варяг. Эта честность обнажает лукавство формулировок про объединение перед внешней угрозой и борьбу за целостность страны. Где Крым, а где запрет для тюменских журналистов на расследование обстоятельств обрушения общежития? Где раскачивание лодки, а где запрет упоминания разборок супруги депутата Гаффнера с арендаторами в ее офисном центре? У тех, кто запрещает писать про развеселое семейство Гаффнеров, в голове вовсе не уважаемый парламентарий. Выписывая запреты, они думают о последствиях критики «Единой России» для стабильного положения в регионе. И, защитив партию от опасности, с прямой спиной, не шаркая, идут в ресторан, заказывают пиво с виски. В своих помыслах они не встают в один ряд с серыми цензорами «совка», не равняются с Бенкендорфом, но гордо числят себя специалистами по работе с медиа. И во власти, скажу честно, они приятнее, чем в бизнесе, где все на порядок безэмоциональнее, где наличие рекламного контракта обязывает забывать о профессии. Здесь никто даже не прикрывается Крымом и не думает над смягчением формулировок. Возьмите последнюю историю «Ведомостей», дважды негативно оценивших работу «ВТБ»: все структуры банковской группы сняли рекламу в издании, обрушив финансовый план газеты. «Жесткость цензуры зависит от влиятельности находящегося под ней. Если контроль сильный, значит, вес материала — безграничный, значит, одним словом можно смести высокопоставленную жопу», — заметил мой приятель. И сохранность своей боевой формы — единственное, что останавливает от желания выйти из этого учебника истории. Колонка написана для екатеринбургского журнала «Собака»